Сообщений в теме: 67

[Seneca]

А. С. Рамадзе
Волга от Нижнего Новгорода до Астрахани
Издательство: Издание С. В. Кульженко, Киев, 1896 г.
Твердый переплет, 164 стр.

Предлагаемая читателю книга "Волга от Нижнего Новгорода до Астрахани" представляет собой объемистый литературный этюд, основная идея которого - доставить в одном цельном очерке последовательное знакомство с побережьями Волги на огромном и наиболее важном протяжении великой русской реки, и при том знакомство в возможно широком смысле этого слова. В очерке читатель найдет и исторические описания, касающиеся цельных районов Поволжья и отдельных его местностей, и этнографические очерки, и местные легенды и предания, и историю торгового и промышленного развития края, и очерки развития волжского пароходства, Нижегородской ярмарки и проч.

Добавлено через 6 минут:

Спутник по реке Волге, ее притокам, Каме и Оке. На 1902 год
Издательство: Типо-Литография П. С. Феокритова, 1902 г.
Твердый переплет, 120 стр.

С фотоиллюстрациями и цветными картами. Альбомный формат.

[Seneca]

"Волга от Твери до Астрахани" Издание Общества "Самолетъ" (СПб, 1862)

последнюю часть НИЖНЯЯ ВОЛГА можно прочитать здесь http://www.gen-volga...lio/sam1862.htm


"Путеводитель по Волге, Оке, Каме, Вятке и Белой" (1925),
под редакцией проф. В.П.Семенова-Тян-Шанского, при ближайшем участии проф. Д.А.Золотарева, и при сотрудничестве инж. Н.Я.Горшенова, проф. А.П.Ильинского, предс.правления П.Н.Мостовенко, проф. С.С.Неуструева, М.Д.Семенова-Тян-Шанского, С.Д.Синицына, А.Д.Фокина, И.А.Шубина и др.
можно прочитать здесь http://www.gen-volga...iblio/povol.htm

Выдержки из "Путеводителя по всем русским водным путям" (1908),
составленного капитаном П.А.Олениным
можно прочитать здесь Волга http://www.gen-volga...io/olenin-v.htm
можно прочитать здесь Дон http://www.gen-volga...io/olenin-d.htm


Иллюстрированный альбом-путеводитель по Волге [Электронный ресурс] : с видами главных городов по Волге: Нижнего Новгорода, Казани, Симбирска, Самары, Саратова, Астрахани и с многими иллюстрациями / издание Л. Декроз. - Москва : РГБ , 2008. -
Режим доступа : http://orel3.rsl.ru/sim/sim_24-03.pdf (весит 9 мегоБайт)
- Оригинал : Изд. 1-е, 1890-91 г. Москва : Тип. и цинкогр. Т. И. Гаген, 1890. 67, [3] с., [2] л. ил.; 35 см. - Загл. с экрана.
Аннотация: Альбом включает описания и виды Нижнего Новгорода, Казани, Симбирска, Самары, Саратова, Астрахани, рекламные материалы, расписание и тарифы пароходов.

[Seneca]

Год издания 1925
Издательство Волжское государственное пароходство и Транспечать
Место издания Ленинград
Информация о печати
Тираж 10000
Типография Типография № 2 Транспечати
Место печати Ленинград
Год 1925
Иллюстративный материал 154 иллюстрации, 18 карт и 8 планов городов
Страниц 646

Оглавление -> Страницы : 3 - 5
Предисловие -> Страницы : 6 - 8
Общий характер и географическое значение Поволжья (Семенов-Тян-Шанский В.П.) -> Страницы : 1 - 32
Природа Поволжья -> Страницы : 33 - 126
- Гидрология Волги и ее притоков (Неструев С.С.) -> Страницы : 33 - 51
- Геологический очерк Поволжья (Неструев С.С.) -> Страницы : 51 - 70
- Почвы Поволжья (Неструев С.С.) -> Страницы : 71 - 79
- Климат (Ильинский А.П.) -> Страницы : 80 - 88
- Растительный и животный мир Поволжья (Ильинский А.П.) -> Страницы : 88 - 126
Население Поволжья -> Страницы : 127 - 328
- Этнографический очерк Поволжья (Золотарев Д.А.) -> Страницы : 127 - 218
- Экономическая жизнь Поволжья (Семенов-Тян-Шанский М.Д.) -> Страницы : 219 - 288
- Волжское пароходство. Исторический очерк и современное состояние (Шубин И.А.) -> Страницы : 289 - 318
- Гражданская война на Волге (Мостовенко П.Н.) -> Страницы : 319 - 327
Маршрутные описания -> Страницы : 329 - 576
- Волга -> Страницы : 329 - 472
-- От истоков до Старицы (Золотарев Д.А.) -> Страницы : 329 - 342
-- От Старицы до Твери (Вершинский А.Н.) -> Страницы : 342 - 347
-- От Твери до Рыбинска (Ильинский А.П.) -> Страницы : 347 - 363
-- Шексна (Семенов-Тян-Шанский М.Д.) -> Страницы : 363 - 368
-- От Рыбинска до Нижнего Новгорода (Золотарев Д.А.) -> Страницы : 369 - 397
-- Нижний Новгород (Горшенов Н.Я.) -> Страницы : 397 - 404
-- От Нижнего Новгорода до Саратова (Золотарев Д.А.) ; Ильинский А.П.) -> Страницы : 404 - 441
-- От Саратова до Каспийского моря (Ильинский А.П.) -> Страницы : 442 - 472
- Ока и Москва-река -> Страницы : 472 - 516
- От истоков до реки Москвы (Семенов-Тян-Шанский М.Д.) -> Страницы : 472 - 485
-- От реки Москвы до Нижнего Новгорода (Горшенов Н.Я.) -> Страницы : 485 - 516
- Кама (Ильинский А.П.) -> Страницы : 516 - 541
- Вятка (Фокин А.Д.) ; Решетников М.) -> Страницы : 541 - 565
- Белая (Золотарев Д.А.) ; Черданцев А.А.) -> Страницы : 565 - 576
Справочный отдел -> Страницы : 577 - 636
- Волжское государственное речное пароходство (Мостовенко П.Н.) -> Страницы : 577 - 586
- Условия пароходного движения -> Страницы : 587 - 592
- Расписание пароходного и железнодорожного движения и тарифы -> Страницы : 593 - 624
- Примерные маршруты для путешественников (Золотарев Д.А.) ; Ильинский А.П.) ; Синицын С.Д.) -> Страницы : 625 - 628
- Поясное время. Метрические меры. Почта и телеграф. Календарь -> Страницы : 628 - 631
- Алфавитный указатель наиболее интересных и важных мест в Поволжье (Синицын С.Д.) -> Страницы : 632 - 636
Карты
- Карта Поволжья. На врезке: Промышленность и сельское хозяйство
- Геоботаническая карта Поволжья
- Формы поверхности Поволжья
- Почвенная карта Поволжья
- Этнографическая карта Поволжья
- Промышленные центры Волжско-Окского междуречья и Западного Урала
- Волга от истока до Рыбинска
- Волга от Рыбинска до Нижнего Новгорода
- Волга от Нижнего Новгорода до Ульяновска
- Волга от Ульяновска до Саратова
- Волга от Саратова до Каспийского моря
- Верхнее течение реки Оки до устья Москвы-реки
- Ока от устья реки Москвы до Нижнего Новгорода
- Кама от истока до Сарапула
- Вятка
- Белая от Уфы до устья
Планы городов
- Город Ярославль
- Город Нижний Новгород
- Город Казань
- Город Самара
- Город Саратов
- Город Астрахань
- Город Пермь
- Город Уфа

[Seneca]

Не путеводитель, но очень увлекательное чтиво нашёл: о Волге, пароходах и окружающем.
Читается легко...

РОССIЯ ВЪ СРЕДНЕЙ АЗIИ
ОЧЕРКИ ПУТЕШЕСТВИIЯ
Евгенiй Марковъ
томъ 2, часть VI.

ДОМОЙ ПО ВОЛГЕ

1901 годъ

- 354 -
III
Древняя столица Хазар.

Вот, наконец, Волга повалила прямым широким столбом и на фоне её синих вод и синего неба засветились вдали, будто выросли на наших глазах из пучин водных белые башни астраханских церквей.
Собор поднимался раньше всех высоко над невидимым еще городом своими многочисленными главами, словно огромный корабль, разубранный белыми парусами по всем своим высоким мачтам.
Астрахань, как Москва, как всякий старинный русский город, — белокаменная — и это необыкновенно красиво, когда видишь ее издали, отчетливо вырезанною на синей скатерти вод.
Целый лес мачт, снастей, пароходных труб заслоняет собой этот вырастающий из реки город, когда начинаешь приближаться к его пристани. Продвинуться через бесчисленные караваны барж и пароходов, заполнившие эту пристань, — дело не совсем легкое. Я прочел только одно имя Гордея Чернова на двенадцати огромных баржах, тянувшихся черным монистом справа от нас. У Нобеля тут целое адмиралтейство, у других крупных фирм тоже; все они расположены отдельными группами, словно островами, одно вслед за другим. Дальше за ними стоять на якорях полчища пароходов,

- 355 -

белопузых, краснопузых, чернопузых, то о двух, то об одной трубе, словно какие-то разноцветные гигантские птицы, спустившихся на отдых. Трубы отчаянно свистят и переклиниваются друг с другом и железные громады продвигаются и поворачиваются в этой живой тесноте точно и в самом деле живые. Красота, жизнь, движение, какое редко где увидишь. Ливерпуль своего рода, да и только! А глянешь вдаль — там как распахнутый настежь ворота в широкую, гостеприимную Русь, — могучий величественный столб Волги прорезает зеленые берега, унося на своих синих волнах такие же многочисленные вереницы черных и красных корпусов, дымящих труб, парусов, снастей и мачт.
***
У пристани «Кавказа и Меркурия» высятся трех этажные чудовища, так называемых американских пароходов, — настоящие плавучие дворцы с роскошными террасами, балконами, галереями, сверкающие двойным рядом своих окон и яркою белизной своих стен... Это уже удобства специально примененный к путешествию по Волге, к спокойному и комфортабельному наслаждению её красотами. Мы озаботились прежде всего захватить себе помещение на день нашего от езда в одном из таких поместительных ковчегов современной цивилизации, далеко оставивших за собой те скромный удобства, какие мог доставить себе наш блаженный праотец Ной в своем темном ящике из «не гниющего древа Гофер»...

- 382 -
V.
Волжский народ.

Сквозь сладкий сон в покойной поместительной кают е всю ночь слышишь неистовые порывы бури, которая бьется своими злыми крыльями в наш бегущий пароход, словно хочет силой остановить его или опрокинуть в пучину Волги; даже легонько покачивает, как на море в мертвую зыбь. Толчки машины, упрямо одолевающей бурю и безустанно ворочающей свои тяжелые поршни в глубоком нутре парохода, отдаются даже здесь в каюте, сквозь мягкие матрацы кроватей. В соседней каюте Маленькие детишки жалобно вскрикивают каждый раз, как раздается жалобный вопль пароходной трубы, подающей знаки встречным пароходам среди черной тьмы ночи. Это едут вместе с нами две молоденькие, хорошенькие маменьки, сами чуть не дети и обе уже с детьми. Они отправляются одни - одинешеньки из Баку в Петербурга.
Утром, ещё не выпивши кофе, мы вышли с женой на верхнюю террасу двух этажной рубки. Ветер не унялся и срывал нас вниз, так что пришлось держаться за перила.
Впереди и кругом — бурая, бешено несущаяся нам навстречу пустыня Волги. Ширь страшная, даже и после моря. Волга скатывается здесь в Каспий одним широким, могучим столбом, без изгибов и разветвлений. Буролиловые воды её не плещут высоко, как морские волны, а стремительно гонятся ветром против бегущего на всех парах парохода, мелькая в глазах, так что не успеваешь уловить их. Белые змеи пены расползаются затейливыми узорами по этому сивому фону, и бесчисленные мелкие барашки кудрявятся на всей этой неоглядной скатерти несущихся вод , точно настоящие белый стада...Судов не видно ни одного. Воскресный ли день или буря остановила их, только все они теперь на берегу или у берега. Только одно дерзкое суденышко треплется вдали своим оборванным парусом, поминутно словно клюя носом, спотыкаясь и ковыляя на волнах. Оно, очевидно, хочет обмануть и реку, и ветер, пробираясь как-то наискось с левого берега к правому, на пятиглавую церковь большого села.
На правом берегу — высоком и обрывистом — все села. Левый берег — это ярко-зеленые, болотистые и лесистые острова, да желтые отмели, на которых никакого жилья. За этими островами и песчаными косами, тянущимися на несколько верст в глубину, течет Ахтуба, самый важный рукав Волги, почти та-кой же полноводный, как она сама, отделяющаяся от главного русла еще выше Царицына и самостоятельно впадающая в Каспийское море немного ниже Красного Яра. Таким образом коренной левый берег Волги, на котором возможно постоянное жительство человека, — начинается, собственно говоря, только за Ахтубой, вне пределов весеннего разлива вод. На правом нагорном берегу, которого обрывы поднимаются сажень на семь или десять над рекой, то и дело видны селения. Все это хорошие, тесом крытые дома, большие храмы, похожие на городские соборы; сейчас сказывается зажиточность, постоянный доходный промысел прибрежного населения. Но уж живописности и уютности в этих селах никакой. Они торчать на своих голых глиняных обрывах без малейшего деревца, без садов и рощ, такие же голые, такие же пыльно серые, как эта глина... Прозаичность житейских вкусов русского крестьянина выражается здесь во всей полноте. Тут все для промысла и ничего для украшения жизни. Рыбные ватаги тоже часты и тоже все с правого берега. То и дело сереют вдали низенькие бревенчатые ледники с множеством дверей в которых сохраняется рыба.

- 383 -

Енотаевск мы проехали ночью, а теперь проезжаем мимо печальной памяти Вотлянки, Пришибинской и других станиц Астраханского казачества. Земли правого берега главным образом принадлежать астраханским казакам, этим рыболовам по призванию. Но песчано-глинистая почва правого берега значительно хуже по плодородию сочных земель левого, принадлежащих большею частью юртовским и кундровским Татарам, за которыми дальше в глубину материка тянутся уже кочевья киргизов Букеевской орды, точно так, как за казацкими землями правого берега вплоть до самой границы Донского войска идут юрты калмыков .
Мы, стало быть, и здесь еще не выдрались настоящим образом из азиатчины, из монгольства: оно продолжает охватывать нас со всех сторон . Особенно если вспомнить, что и само теперешнее Астраханское казачье войско составлено было в первый раз императрицею Анной Ивановной из местных калмыков, принявших крещение. Только при Александре Благословенном к этим «православными калмыкам был присоединись подлинный православный народ, — те Волжске казаки, которые не захотели в 1777 году переселиться на Кавказ, да городовые команды приволжских низовых крепостей: Енотаевска, Черного и Красного Яра. Оттого-то до сих пор «калмыцкие базары», «калмыцкие хурулы» перемешиваются на правом берегу Волги, особенно ближе к Астрахани, с казачьими станицами; оттого же и в типе всех вообще наших казаков, не только астраханских, но и уральских, и оренбургских и донских — заметно еще так много монгольства и Азии, естественного наследия тех вековечных степных соседей их, которые всегда незаметно мешались с ними и бытом и кровью.

- 384 -

После завтрака я спустился на палубу к носу парохода, где одиноко сидел матросик с длинным шестом.
— Что, разве мелко здесь, мерить приходится? спросил я его.
— Нет, теперь еще не мерим. Пароход всего три с половиной фута сидит, а вода еще жирна, не совсем слила; меряем в межень; тогда нельзя без этого, как раз наткнешься.
— Ты откуда будешь?
— А мы тут все почитай с одного места. — Тамбовские, и лоцманы, и матросы.
— Лоцман-то у вас не один?
— Как же можно один? Старший лоцман всю ночь работаешь, а младший — днем, У нас ведь разом трое штурвальных нужно: за два колеса двигаем, не за одно.
— Лоцману небось больше всех достается?
— А кажжа-ж? Лоцман весь фарватер на память должен знать, за все и отвечает. Командиру при нем делов не¬много. Опять же у него помощник. Командир с 12 часов ночи до 4 утра, помощник в остальное время.
— Жители-то все живут же по берегу? спросил я.
— Казаки больше астраханские; они хлебом мало занимаются, не то что у нас в Тамбове; больше скотиной да рыбой; лошади тоже есть... Сена ж у них не в проед! Степи...
— А калмыков тут нет?

- 385 -

— Есть и калмыки, зря что ли живут: рядом с казаками, смотришь, и их жилье. Уж и народец! Как издохнет у казака овца там, курица или скотина какая, сейчас это к калмыкам отволокёт, калмыкам продаст Калмык тот окромя падали никакой убоины не станет есть; а падаль жрет-с: что Бог убил, то, говорить, и можно человеку есть, а сам ни за что тебе даже петуха не зарежет... избави Бог!.. Это — по его — грех. А вот кобылятину лопать да дохлятину — это ему закон... искренно расхохотался матрос.

[Seneca]

«А ведь тоже у них как у людей, продолжал он мне рассказывать, после некоторого молчания, молельни тоже по заведены; все равно, как бы наша церковь сказать, а по ихнему хурул прозывается. Соберутся это косоглазые, в дудки, в сопелки гудят, в барабаны бьют, не хуже у нас, в Тамбове, в балаганах на масленицу; это они богу своему молятся... Иконы у них тоже по развешены, только безобразным, смотреть скверно: чёрт не чёрт, и паук не паук, а лапы тоже, как у паука, во все стороны. Я эти все причиндалы их видел, как управляющего мы своего с губернатором новым в калмыцкий базар возили. Девок это всех из них, калмыцких, по согнали петь, плясать по ихнему заставили, ну и попам ихним тоже приказано было обедню калмыцкую отслужить, как у них заведено. Все я там у них рассмотрел, только хорошего ничего не видал. Скверность одна!.. Есть из них, которые и в нашу веру преклонились; к каше богатенькие, — те больше норовят ... Народ ведь и у них тоже зажиточный попадается. Верблюда мирно держать, лошадей, скота всякого. Всем занимаются, что и прочие народы...
А то хохлы еще тут живут. Тоже наделы им земельные по нарезаны, как по закону следует, в достатке тоже живут, не бедно. Прежде бичевой барки, бывало, таскали, по берегу, бурлаки были, не мало тоже мучился народ; а теперь уж сколько лет ничего этого не стало. Все пароход потянул. Потому дешево. Семь копеек с пуда от Астрахани до Нижнего. Как тут не везти? Вот что уж наш пароход почтовый, и тот 18 к. берет; а домчит живо, и не увидишь как. Другие того меньше берут, 12, 10 к.
— На веслах разве вверх не ходят? — спросил я.
— На веслах какже-ж можно?—снисходительно усмехнулся матрос, — В этакую гору куда-ж против волны лезть? В два часа из сил выбьешься, все равно назад повернет. А река сама пять верст в час уходит, так то другая статья! Только знай от мелей шестом отталкивайся, а то, сама тебя как на салазках с горы скатит, в какой хочешь барже..,

Мы начинаем наконец нагонять один за одним буксирные пароходы, которые тащат вверх каждый по две, по три нагруженных баржи. Верёвочные подушки висят на всех их бортах, чтобы не стукались они друг о друга. С трудом борются они против ветра и волн, дружно бьющих им на встречу, и колеса их работают как-то неровно и нерешительно, будто уставшие руки...
Начинают встречаться понемногу и неуклюжие беляны, сплавляемые вниз к Астрахани из верхних притоков Волги, богатых дешевым и вместе прекрасным лесом. «Беляна»— прихарактерная штука, чисто волжская. В ней есть какая-то своеобразная красота, которая заставляла меня во все время моей поездки по Волге с особенным любопытством и удовольствием всматриваться в каждую проплывающую мимо беляну.
Мне дали осмотреть — это настоящей ковчег Ноев на совершенно плоской, громадной барке, которую можно назвать скорее плотом, — до того низкие боковые стенки, — воздвигнуть целый громоздки корабль, вышиной ещё менее двух, трех сажень, как следует в обычной форме корабля, с кормою и носом, но только корабль этот сложен просто – на - просто из искусно положенных друг на друга сосновых бревен, или досок, ничем в сущности не связанных, кроме хитроумной кладки. В громадном кузов е этого корабля, снизу, вы можете видеть три или две круглые двери, которых сквозные дыры чернеют на светлом фоне свежего леса, словно устья каких – ни будь темных пещер. Эти сводистые проходы, прочные как настоящая постройка, нарочно оставляются снизу для того, чтобы летний воздух продувал сырой лес и чтобы гребцам можно было свободно переходить когда нужно с одного борта баржи на другой. Нельзя достаточно налюбоваться на эту оригинальную постройку, словно разлинованную геометрически правильными слоями или мастерски сплетенную из ровных деревянных брусьев. На беляне нет ни мачты, ни паруса, ни дымовой трубы. Только наверху этих досчатых или бревенчатых ярусов, будто капитанская рубка На палубе настоящая корабля, — торчит ворот, да две-три тесовых караулочки для рабочих на случай дождя. На носу беляны, не сзади, как у других судов, а впереди, привязано огромное рулевое бревно, которым направляется тяжёлый и неповоротливый ход бляны. Гонится она исключительно одним течением реки, так как бляны спускаются только сверху вниз, из лесных дебрей Камы и Ветлуги, где их обыкновенно и строят. Должно быть, этот своеобразный и удивительно красивый и вместе удобный способ укладки лесных материалов выработался среди ветлужских лесников еще в старые века. Валяны в этих лесах строят обыкновенно виной, когда нет других работ. Выстроят сначала дно, то-есть нижнюю плоскую баржу, потом с обычным своим мастерством нагрузить ее бревнами, досками, тесом, дранью, что вообще нужно, — и поджидают себе не спеша весенней воды. По половодью спускают их вниз ж продают в низовых городах не только лес, во и самое беляну.
Когда беляна не слушается руля, заводят на лодке, и опять-таки спереди, особые якоря и направляют ее куда сл дует уже якорями; кроме того, чтобы несколько сдержать порывистый ход беляны в ветер или волну, сзади кормы её спускается на канате в воду особая «волокуша» — тяжелая чугунная гиря в несколько десятков пудов, которая тащится по дну реки и таким образом тормозить слишком быстрое движете беляны. Но несмотря на все их предосторожности беляны то и дело наносить на мели и на береговые косы, особенно в сильный ветер и при крутых коленах реки. Вообще возни с ними не оберешься. В свежий ветер они должны смирёхонько стоять на якорях, пока стихнет погода, иначе их унесет Бог знает куда. По ночам он е тоже должны непременно останавливаться на ночлег. Оттого-то беляны доходят с верховых рек до Астрахани, хотя и по течению, не раньше как в месяц. Можно сказать, беляна ползет, а не плывет по реке. Матрос меня уверял, будто на большой беляне необходимо иметь по крайней мере человек сто рабочие.
Потому делов с нею дюже много, объяснял тамбовец, махинища тяжелая, товару на ней нагружено, гляньте-ка, страсть какая! упрется носом в песок или камень, — как ты ее сдвинешь?»
Действительно, знающие люди передавали мне, что на беляну очень нередко грузят лесу миллион и даже полтора миллиона пудов. С таким грузом и вправду нелегко повернуться, тем более, что широкий и высокий корпус её лесных ярусов придаёт беляне большую парусность.

- 390 -

У Никольской станицы Волга делает заметный поворот. К Никольской пристают все пароходы. Мы с женою вышли здесь первый раз на берег и сразу попали в толпу казаков и казачек, совавших нам наперерыв друг перед другом коробки с свежею икрою и разную рыбу. Все наши пассажиры, — и, конечно, мы в том числе, по накупили себе очень обильный запас только что выпущенной, почти еще сладкой, икры, которую мы истребляли потом за своими завтраками без всякого милосердия и с детским аппетитом. Редко, впрочем, и попадается случай отведать такой неподдельно свежей икры, так сказать, на месте её происхождения, да к тому же не по 2 и по 3 рубля за фунт, как мы платим за нее в Москве и Петербурге, а всего только по 70 коп. — Туземцы же, наверное, покупают здесь эту самую икру копеек по 40 или 50 за фунт.
Пристани стали теперь быстро чередоваться одна за другою. После Никольской станицы Черный Яр, — уныло-пустынный городок на крутом голом обрыве, — когда-то сторожевой острожек древнерусской порубежной черты, одна из первых военных стоянок наших на низовьях великой реки, водворявших с такими усилиями русскую государственную власть среди грабительских калмыцких и ногайских орд Волжского побережья. Теперь тут уездный центр и довольно значительная скотная и рыбная ярмарки.
Владимировка хотя и слобода, а смотрит гораздо больше городом, чем этот жалкий Черный Яр. Только она уже не на кручах правого берега, а на луговой низине левого. Собственно говоря, сама Владимировка стоит несколько дальше на Ахтубе, а не на Волге; к Волге же присосеживается только своего рода пригород её, «Соляная пристань», но её веера и лично называют теперь Владимировкою. Две хорошие церкви, превосходно выстроенные крестьянке дома, иные даже в два этажа, — на всем следы благосостояния и крупного заработка. Все пароходные общества имеют здесь свои конторы и пристани, и даже набережная этого мужичьего села на большом протяжении вымощена камнем. Очень обширная мельника перемалывает на берегу соль и нагружает ее прямо на баржи и пароходы. Соль собственно и есть специальный товар Владимировки и главный источник её обогащения. Отсюда идет железная дорога в Баскунчак, к известному соленому озеру у горы Богдо. Владимировка не больше как торговая пристань Баскунчакского озера.
Наш пароход принял во Владимировке довольно много товаров, поэтому и постоял здесь довольно долго.
Впрочем, нам не скучно: общество самое разнородное, но оживленное. Наш первый класс — роскошь что такое: изящная столовая в 2 света, вся выклееная панелями дорогого дерева, гостиная с бархатною мебелью, бронзой, зеркалами, коврами; к вашим услугам и пианино, и библиотека, и письменные столы со всеми принадлежностями, и равный игры... Буфет прекрасный, — живые стерляди, прекрасная осетрина, икра на редкость, всякая провизия то и дело обновляется в попутных городах. Спаленки наши — те же номера хорошей гостиницы, обставленный всем необходимым, только, конечно, потеснее. А наверху, кругом этой двух этажной гостиницы. выстроен¬ной среди палубы огромного парохода, —террасы и галереи для прогулок, великолепный вид на Волгу, на волжские берега, на пробегающие мимо волжские пароходы.
Наблюдателю - художнику этюды психологические, этюды пейзажные — на каждом шагу.
Вот сидит перед вами характерная группа настоящих волжских фигур — седоусые, большеглазые, грузные армяне с крепкими носами, согнутыми как клювы хищных птиц, с неподвижно-алчным взглядом этих птиц . Это все нефтяные и рыбные промышленники, хотя и одетые в цивилизованный жакетки и цилиндры, но насквозь пропитанные торгово-хищными инстинктами древнего Хазара, от которого они унаследовали свое ремесло. Они истребляют — с аппетитом крупного зверя — икру, стерлядей, апельсины, обильно поливая их шампанским, и с еще большим аппетитом услаждают друг друга единственно отрадною, и, по видимому, единственно постижимою для них беседою — о пароходах, ценах нефти, тарифах , удачных сделках; сотни тысяч и миллионы рублей то и дело звенят в их разговоре, они в самом деле ворочают в эту минуту в своих карманах кучи золота. И ни на одном этом выразительном, зверски красивом лице, исполненном хищнической смелости и хищнический сметки, — не прочтете следа какой-нибудь иной думы, иного ощущения, кроме ожесточенной жажды наживы, проникающей всякую складку их лица, и горящие жадным огнем черные глаза, и мясистый чувственный губы, и крючковатые носы, неподатливые как железная долбня.
Все-таки, пожалуй, отрадно, что в наш просвещенный век вместо какого-нибудь Стеньки Разина или батьки Шелудяка на Волге упражняют свою хищническую удаль такие сравнительно мирные и безопасные хищники...

- 392 -

Армяне, евреи — так же как обармянившиеся и обевреившиеся русские — далеко однако не составляют всей нашей компании.
С нами едут и представительницы прекрасного пола, не имеющие решительно ничего общего с хазарами и Стенькой Разиным.
Кроме двух миловидных молоденьких маменек, о которых я уже упоминал, в столовой и гостиной наших целое дамское общество, и все больше, кажется, шведки и немки. Одна шведка огромного роста и еще более огромного аппетита, отправлявшаяся из Баку в Гельсингфорсъ, белокурая, как альбиноска, особенно забавляла меня. Она то и дело вздыхала о завтраках, закусках, чаях и обедах, то и дело заказывала себе не в счет абонемента всякого рода порции, чтобы наполнять чем-нибудь досадные часы ожидания. Весело было смотреть, как эта полновесная и грузная барыня, просившаяся своей могучей фигурой прямо в иллюстрацию Нибелунгов или каких-нибудь Скандинавских героических саг, с детскою резвостью и с детским хохотом торопливо бежала вместе с обеими молоденькими маменьками на каждую пристань, куда пароход притыкался хотя бы на пять минуть, чтобы успеть купить у толпящихся на берегу торговок какой-нибудь пшеничный папушник, пряник, коробку икры, ягод, чего-нибудь вообще, что можно пожевать на дороге.

- 392 -
VI.
Царицынский плес.

Мы с женою с любопытством обошли все уголки громадного парохода, чтобы ознакомиться с его чисто-американским устройством. Страна господствующей демократии, разумеется, не могла оставить без известного комфорта и самую небогатую публику. По её образцу, и на нашем пароходе, не говоря уже о втором классе, мало отличающемся по существенным удобствам от первого, — даже третий класс устроен с большою заботливостью и приличием. У всякого пассажира стоит отдельная койка, спальни просторны и чисты, отлично защищены от непогоды всякого рода, особая кухня и буфет, — далеко не то, одним словом, что мы привыкли разуметь под названием 3-го класса на наших морских пароходах, где эта злополучная палубная публика терпит всевозможный стеснения и неудобства и вместе буквально только ноль, на котором в праве протянуться среди скота, бочек, тюков и шагающих через головы матросов. Здесь даже 4-й класс, помещающийся на палубе, как в прочих пароходах 3-й класс, прикрыт деревянными широкими навесами от дождя и солнца и вообще несравненно удобнее обычных третьих классов.
Водил нас по всем этим пароходным закоулкам любезный помощник капитана Б., оказавшийся крымчаком, из Феодосии, несколько знавший меня еще во время моего директорства в Крыму, и большой почитатель моих «Очерков Крыма». Моряк, везде бывалый, он рассказывал нам любопытные вещи о своих кругосветных странствованиях и, между прочим, очень раз утешил русскую душу нашего собеседника А., сообщив нам оригинальный китайский закон, практикующийся в Ханькоу, по которому европеец за убийство китайца платит всего 25 — 50 долларов пени, а за убийство европейца китайцем сажают на коль не только самого убийцу, но и его жену и детей, а в иных случаях даже и соседей!..
— Вот бы такой закончик у нас на Кавказе или в Туркестане ввести... Поубавили бы азиаты свои разбои! — с хохотом уверял А.

Весенний разлив еще не совсем успел войти в берега, Волга несется вниз еще очень широкою и эффектною скатертью; По случаю половодья не поставлены еще и бакены, и пока еще везде удобный фарватер. Впрочем, помощник капитана передавал нам, что вообще дело лоции ведется на Волге очень небрежно, точно так же, как и расчистка русла. Кое-где попадаются казенные драги, но толку от них мало, хотя деньги тратятся большие. Чтоб устроить подход водою к Саратову, затратили огромные суммы, а все-таки пристань в 3-х верстах от города. Впрочем, прежде она ушла, от него даже на 12 верст, который приходилось к тому же проезжать по пескам. Волжске пески и камни приносить огромные убытки пароходчикам. Один только Зевеке в прошлом году погубил два свои парохода, посадив их на камни.
Правый берег теперь ушел от нас довольно далеко, загородившись низкими островами и густою у ремой; левый тоже весь в лесистых луговых островах. Сел уже не видно; только кое-где, при устье какого-нибудь «волжка» (туземное название рукавов Волги), попадаются рыбацкие ватаги и «учуги», стоят около них барки, валяются на берегу опрокинутый пузом вверх неводные лодки.
Птиц тут совсем не видно, к моему удивлению.
В устье реки мы видели и цаплей, и бакланов, и чаек, а тут одни только галки; да и те боятся перелетать через ширь реки, версты в три, четыре; боятся высоко подняться над водою, так что чуть не задевают воды крыльями; некоторые смельчаки, впрочем, пробуют по гарцевать и повыше, в воздушной бездне; но их сейчас же относить ветром на¬зад, как лодку сильным течением. Ветер ветром, а мне задается еще, что в таком дивном русле, прорезающем на несколько тысяч верст толщи земли, должен постоянно тянуть сквозняк своего рода, как в какой-нибудь трубе, Быстрина реки, подгоняемая жестоким ветром, кажется еще вдвое больше от бега парохода. Встречные беляны все приостановились на якорях. Издали ярусы плотно сложенного на них теса кажутся папушами листового табаку; так уменьшаешь размеры всех предметов эта могучая ширь Волги. Навстречу нам пробежал нефтяной пароход Нобеля, а вот пассажирский — «Рюрик» промчался, словно бравый рысак на городском гулянья, промелькнул и исчез за поворотом берега. Около 8 часов вечера провалил мимо нас, обменявшись с нашими хриплым рыканьем и помахав, по обычаю, белым флагом громадный плавучий дом «Пушкин»; такой же трехэтажный, такой же длинный-предлинный, как и наш, он работал, своими огромными колесами с точностью и спокойствием хо¬рошей швейной машины и пронесся, не шелохнувшись ни одним суставом своим, до краев переполненный людьми, машинами и грузом.
А буксирных пароходов мы нагоняем без счета. Все тянутся вверх с вязанками барж в хвосте. Это истинные спасители человека от изнурительной и унизительной работы вьючного скота. Буксиры эти заменили собою несчастного бурлака, всю жизнь тянувшего, бывало, по этим тысячеверстным берегам свою каторжную лямку. Умное изобретение техника сделало то, чего не могли бы достигнуть самые горячие проповеди моралиста. В этом известная нравственная сила цивилизации, науки; она волею - неволею освобождает человека от рабских обязанностей, даже без всяких возвышенных целей с своей стороны, одним естественным ходом своих открыли и изобретений...

Волга — это такая мощь, такой простор, такая самобытность... целый особый Мир, имеющий свои явления, свои законы, свою поэзию. Поневоле этот особый Мир должен был воспитать и свою особую нравственность. Здесь само собою зарождается чувство раздолья, удали, беззаветной смелости, — инстинкты вольного орла, перед которым везде простор, везде добыча. У него острые когти, крепкий клюв, — стало быть, он тут хозяин надо всем, что не имеет такого клюва и таких когтей, что не в силах спастись от его хищного налета на более быстрых крыльях, что тащится черепахой на канате или на неуклюжих веслах впереди его легкой разбойничьей лодки. Никаких других нравственных побуждений, никакой жалости, ни¬какого колебания. Одна разыгравшаяся на свободе буйная силушка, та нерастраченная еще историческою жизнью сырая на¬родная силушка, что, по чудному выражению старинной русской песни, спожилушкам живчиком переливается, — грузно мне от силушки, как от тяжелого бремени». Никого кругом нет, кроме дремучих лесов, безмолвно таящих свои суровые тайны, кроме голых неприступных обрывов да глубоких омутов Волги, немых и темных как могила. Кого бояться, кого стыдиться, у кого спрашивать позволения в этой текучей тысяче¬верстной пустыне? Моя тут воля, — и все тут мое! Я тут властен царить, как этот степной ветер, что рвет и треплет в клочья облака по поднебесью, что с молодецким свистом хлещет своим бешеным бичом, будто лихой кочевник пустыни табун одичавших лошадей, упрямые волны реки... с Вниз по матушке по Волге, по широкому раздолью, разыгралась непогодушка!» Эта старая песнь Волги сама поется здесь и этим ветром-бурею, и этими хлещущими и плещущими вол¬нами, что несутся стремглав, кружа мне голову, навстречу несущемуся на всех крыльях пароходу. Поэзия «удалого доброго молодца», разбойничьи идеалы Стеньки Разина и Ваньки Каина реют в этом суровом воздухе речной пустыни,.. Везде им тут по колено море, все им тут трын-трава! Чужая душа — копейка, за то и своя не дороже! Разлетелся на свою добычу
с вольной выси поднебесной, не считая, не меряя, ударил железным клювом, — одолел — хорошо, мое счастье, а пропал — туда и дорога!

[Seneca]

- 483 -
XIII
Между Казанью и Нижним.

Накупив в Казани татарских сафьянных изделий и свежей икры, которая продается здесь всего по 1 р. 20 коп. за фунт, вместо обычных 3 руб., возвратились мы на свой пароход.
Волга у Казани делает очень крутой перелом: от Нижнего до Казани она течет с запада на восток, от Казани до Ставрополя - Самарского, или до Самарской Луки, прямо на юг.
Казань стоить на самом колене этого прямого угла, как вообще все сколько-нибудь значительные волжские города непременно отмечают собою резвый поворот волжского русла.

- 484 –

Теперь нам остается проехать последние плёсы Волги, чтобы окончить в Нижнем свое безмятежное и комфортабельное речное путешествие и перебраться в шумливые вагоны железной дороги.
Это Казанско-Нижегородский плёс — одно из самых красивейших и несомненно самое оживленное из всех пройденных нами звеньев Волги. На этом былом рубеже Московского и Казанского царства сосредоточилась в течение веков торговля России с Заволжскою и Камскою Азией, с низовьями Волги, с Каспием... Можно сказать, что от Казани до Нижнего — все берега Волги — одна сплошная хлебная и лесная ярмарка. Здесь Казань, здесь Лысково, здесь Макарьев, предок Нижегородской ярмарки, здесь сам Нижний Новгород. Целый ряд сель правого берега смело может спорить с любыми уездными городами, и каждое из них развило какую-нибудь своеобразную отрасль торговли.
Большой Сибирский тракт из Москвы на Владимир и Нижний шёл в течение нескольких веков этими самыми береговыми городами и селениями, через Лысково, Васильсурск, Чебоксары и Свияжск. Хотя этот сухопутный тракт потерял свое прежнее значение со времени проведения железных дорог и открытия пароходства по Волге и Каме, но тем не менее в свое время он тоже содействовать благосостояние этой местности.
Торговое движение Казанского плёса много усиливается еще и оттого, что в него несет свои воды на сравнительно тесном пространстве целая сеть речных притоков, и с правой, и с левой стороны. Не считая уже Камы, которая впадает в ближайшем соседстве от этого плеса и оказывает поэтому громадное влияние на его торговлю, в сам плёс впадают такие большие реки, как Сура, протекающая 600 верст, Ветлгу длиною в 700 верст, Свияга и множество других; а с западного конца своего плёса это подкрепляется у Нижнего водами Оки и всего ея громадного бассейна, с которым может непосредственно сообщаться.

- 485 -

К тому же почти все реки, вливающиеся в это плёс, протекая большей частью, как Ветлуга, Керженец, Рудка и другие, по лесным местностям, и потому богаты водою, сплавляют в огромном количестве из глуши лесов драгоценные сами по себе, но в продаже очень дешевые лесные материалы, в обмен на которые требуют хлеба и всяких промышленных изделия для своих без хлебных местностей. Но береговые городки и селенья этого плёса вместе с торговым значением имеют еще и историческое. Почти все они — памятники той знаменательной эпохи борьбы Москвы с Казанью. Руси с татарщиной, которая увенчалась покорением трех татарских царств. Все они возникли в XVI столетия, при Иване Грозном или отце его, как передовые редуты надвигавшейся на Азии русской силы. Как торговля их была в свое время внешнею, пограничною торговлей, так и укрепления их были некогда порубежными укреплениями, стоявшими на грани земли вражеской, хотя и тому, и другому теперь верится с таким трудом! Оттого-то все эти Свияжски, Чебоксары, Козьмодемьянски смо¬треть до сих пор глухими уголками старинной Москвы, оттого-то в них так выразителен до сих пор их православный характеру и не столько, кажется, видно домов и магазинов, сколько церковных глав и крестов...
Однако, нужно прибавить, что если православие сохранило в этих незначительных теперь городках свое историческое величие, уже мало соответствующее их современному положению, то с другой стороны и раскол наш крепко угнездился в этих же самых местностях, в Ветлужских и Керженских дебрях, пользуясь отдалением их от центров преследую¬щей власти и недоступностью для полицейского сыска...
***
Свияжск лежит на красивой лесной возвышенности. Но он не на самой Волге, а на Воложке, который уходить довольно далеко за острова и мели правого берега; кроме того, на устье реки Свияги. Пароходы не подъезжают к нему, а публика любуется им издали.

-486-

Из темно-курчавой чащи леса сначала живописно выглядывают по скатам горы белые здания и купольчики какого-то монастыря, а дальше на очень крутой горе теснятся дружную кучкой старинные пятиглавые храмы с золотыми и зелеными маковками на узеньких шейках, с затейливо вырезанными крестами. Я насчитал издали восемь церквей, из которых пять кажутся стоящими одна около другой. Очевидно, что это церкви бывшего кремля, поневоле тесно скученный в своей тесной ограде. В одном из монастырей Свияжска мощи св. Германа, одного из первых просветителей Казанского края. Свияжск был построен, можно сказать, мимоходом, при походе царя Ивана на Казань. Среди просторной Сурской низины возвышалась у самого устья Свияги естественная крепость — крутая лесистая гора. Вражеская Казань почти напротив неё, всего верстах в 30. Какого еще лучше стана для русской рати? Царь ве8жает верхом на эту «круглую гору» вместе с сопровождавшими его воеводами, Шиг-Алеем и другими казанскими сторонниками своими, и, пораженный необыкновенными выгодами местности, говорить окружающими Здесь будет город христианский; стесним Казань: Бог сдаст её нам в руки». На следующий год (1551 г.) царь посылает дьяка своего Ивана Выродкова «на Волгу в Углецкой уезд в Уматых вотчину, церквей и города рубити, и в судех с воеводами на низ вести». Целая рать с множеством воевод послана была к устью Свияги ставить новый город. Густой лес, покрывавший «круглую гору», был живо повалили топорами ратников, место расчистили, обмерили, освятили, и в четыре недели был срублен «Новград Свияжкий, нареченный во Царское имя Иванград».
Имя это почему-то не удержалось, а Свияжск стал с тех пор опорным пунктом русских при нападениях на Казань.
В последнее время он потерял всякое значение, будучи удалён от коренной Волги, но новая железная дорога,

- 487 -

соединившая теперь Свияжск прямо с Москвой» обратила его в конечную станции этой важной лиши, откуда должно быть установлено постоянное пароходное сообщение с Казанью.
Несомненно, что сильно поднимет старый городок царя Ивана.
***
Волга в этом плёсе своем далеко уже не такая многоводная, как на низу, несмотря на то, что в неё обильно подливают воды её лесные притоки. Желтые мели то и дело просвечивают своими голыми черепами сквозь лижущую их волну. Перекаты здесь на каждом шагу. Пока они еще не особенно опасны, но недели через две-три с ними будет чистая мука для тяжело нагруженных судов. Опытный помощник капитана показываете мне в лицо каждого из этих притаившихся под водой врагов своих. Сначала Гуляевский и Макарьевский потом Ураковский, потом Гремячий, Кинярский, потом Сумский, Фокинский, Керженецкнй и наконец последние три уже недалеко от Нижнего, Собачий пророн, Телячий брод и Подновье. Пароход наш то и дело перерезает поперек Волгу, справа влево, слева вправо, обходя мели; и направляясь от маяка к маяку. Тут уже без бакенов обойтись нельзя, и их красные значки частенько пестрят теперь синюю ширь Волги. По берегам сплошные села. Везде большие белые храмы, двух этажные бревенчатые дома, ссыпки, мельницы... Вот Козловка, известная по всей Волге своею торговлей яйцами, которые миллионами идут на мыловаренные заводы Казани для приготовления знаменитого в свое время яичного казанского мыла, уже давно, впрочем, потерявшего свою былую репутацию. Вот Сундырь, бывшая вотчина митрополитов Крутицких, с винокуренным заводом, с паровою мельницей, со складами хлеба.
Вот и город Чебоксары — столица чуваш, существовавшая еще при царстве Казанском и обращенная из села в город после взятия Казани. Чебоксары живописны так же, как и Свияжск.

- 488 -

Широкий скат горы спускается на встречу нашему пароходу, так что весь город виден, как на высокой под¬ставке. Это опять какая-то лавра церквей, из-за которой не видно скромных домиков города. Храмы все древние, пятиглавые, в стиле Чудова монастыря, и тоже толпятся тесною кучкой ОДИН около другого, хотя стена, их некогда опоясывавшая и державшая их, как прутья, в одной связке, давно уже не существуете… Я насчитал этих церквей 6—7, но меня у верили, что их не меньше 14. Они лепятся к самому обрыву берега, которого красные глиняные осыпи очень эффектно вырезаются на первом плане, отражаясь в волнах реки. Длиннейшие деревянные лестницы карабкаются в равных местах на эти высокие обрывы, изворачиваясь своими коленами то вправо, то влево. Внизу обычная хлебная пристань со ссыпками и конторами.
Немного подальше от города, на уступе обрыва, рощица темных елей, и среди неё окруженный каменною оградою древний монастырь и внизу на берегу ключ, осененный скромною часовенькой и около неё несколько перекосившихся тесовых келий, вероятно для ночлега приходящих сюда богомольцев. Кругом везде остатки бывшего леса, в котором прятался прежде этот маленький скит. Древняя Русь сказывается еще здесь на каждом шагу этими типическими часовенками, мо-настырями и городками пятиглавых храмов... И здесь, как в Казани. Иван Грозный задавил православием туземные культы всех этих чуваш, черемис и татар...
***
В 6 1/2, часов утра мы были под Козьмодемьянском. Он виден далеко издали на высоком обрывистом мысе правого берега. С парохода заметны хорошие большие дома, много садов, много богатых церквей. Козьмодемьянск можно назвать столицей черемис, как Чебоксары — столицей чувашей, хотя черемисы и живут большею частью на луговой стороне Волги. Козьмодемьянск — главная лесная пристань Волги. Всего в

- 489 -

10 верстах выше него впадает в Волгу река Ветлуга, а прямо против него — река Рудка. На этих-то речках строятся беляны и вяжутся плоты, которые потом спускаются по полой воде на Волгу. В Козьмодемьянске идет их распродажа. Здешняя лесная ярмарка, на которую съезжаются купцы со всего Поволжья, открывается 5-го мая и продолжается до 18-го июня. Мы попали как раз в самый разгар её. Оттого-то у пристани Козьмодемьянска такое множество судов, а на берегу так1я толпы народа. Многие сотни плотов из громадных брёвен охватывают собою на НЕСКОЛЬКО верст берега Волги, и не доезжая Козьмодемьянска, и под самым Козьмодемьянском, и особенно выше его...
На каждом плоту два огромных самодельных руля, один впереди, другой позади, и только одна крошечная конурка, на подобие собачьей, чтобы укрываться от дождя и непогоды. Впрочем, и она приносить мало пользы, потому что плоть гнется и заливается волною, и от этого у рабочих ноги день и ночь в воде и постоянно поэтому босые. Вчерашняя буря так основательно потрепала эти плоты, что все рабочие заняты теперь перевивкой заново и перетягиванием расшатавшихся бревен. Задолго до Козьмодемьянска мы уже встречали совсем разбитые плоты, уносимые течением, и много плывущих одиночных бревен. Нельзя сказать, чтобы такие утлые посудины были вполне безопасны в хорошую бурю и для самих рабочих, беспечно почивающих на них.
***
Много буксиров подтаскивают баржи, навязав их по четыре, по пяти на канат; везде, куда ни глянешь, мачты, дымы, трубы; два парохода с трудом подвигают вверх громадную беляну, нагруженную ободьями, лыком, дранью и вся¬кою деревянного мелочью.
Ветер, наконец, стих; Волга сравнительно успокоилась; небо прояснилось. Зеленые леса без перерыва тянутся по берегам, красиво отражаясь в затихших водах реки. Это все

- 490 -

драгоценные дубовые леса, сберегаемые мной еще со времен Петра Великого, который даже в тот непросвещенный век выписывал для правильного устройства их ученых вальдмейстеров-немцев и издавал драконовские законы для их охраны. В настоящее время это очень прибыльная статья доходов для казны, дающая ежегодно миллионы. Чуваши и русские жители пользуются этими лесами, чтобы выделывать в огромных количествах дубовую клепку для керосиновых бочек, которою снабжается Царицын, Баку и все вообще центры нефтяной торговли по Волге и Каспию.
***
А на правой стороне опять город — я опять на высоком круглом мысу, — это Васильсурск, основанный при впадении Суры в Волгу еще раньше Ивана Грозного, отцом его Василием Ивановичем. Васильсурск уже не в Казанской губернии, а в Нижегородской, хотя и на самой границе Казанской. Царь Василий, давший ему свое имя, думал создать здесь пограничный торговый центр, который отбил бы постепенно торговлю оть татарской Казани. Но жизнь не пошла по указанному пути, а пробила свои собственные. Народ стал толпами притекать к новоустроенной обители Св. Макария на левом берегу Волги, и около монастыря возникла мало по малу вместе с городом Макарьевым всероссийская Макарьевская ярмарка, которая только с 1817 года была переведена в Нижний Новгород. Василь же остался до нашего времени ничтожным городком, несмотря на Суру, для которой он служить входною пристанью.
Нужно обогнуть полуостров Волги, чтобы подъехать к Василю и увидеть устье Суры. Одинокая церковь Васильсурска среди немногочисленной кучки домов совсем не подходить к тому общему типу старых Приволжских городков, который мы только что видели в Козьмодемьянске, Чебоксарах, Свияжске. Сура славится своими стерлядями, и в Васильсурске буфетчик наш обильно запасся ими, что не замедлило, конечно,

- 491 -

сейчас же отразиться на нашем ужине. Уже вечерело, и на мачтах стали зажигать электрические фонари, к счастью, заменившие теперь керосиновые на всех пассажирских пароходах Волги, после страшной катастрофы, всем еще па¬мятной.
Я искренно смеялся, наблюдая возню неуклюжих матросиков наших, вообще не особенно близко знакомых с физикой и электричеством, над фонариком главной мачты. Электричество с чего-то раскапризничалось и никак не хотело давать нам света. Вздергивали и сдергивали этот несчастный фонарик раз десять, тормошили его туда и сюда, он не подавался ни на что, — и не светил себе ни капельки!..
Помощник капитана, распоряжавшийся приведением его к чувству долга, стоял не на шутку смущенный среди иронических замечаний публики.
— Пошлите сюда Семенова... тот живо справить!., крикнул он наконец. Привели Семенова, коренастого малого с грубыми лапами и смелым взглядом.
— Нянек вам нужно! с одним фонарем не управитесь! с презрительною укоризной сквозь зубы пробормотал он.
Он растолкал всех возившихся с фонарем, и начал сам возиться с ним уже по-своему... Но и по своему ничего не выходило; как ни подлилевывал и ни дул в него Семенов, как ни потрясывал и ни дергал его, дело его все-таки не боялось, и света в фонаре по-прежнему не оказывалось...
Сконфуженные сначала предшественники его сразу убеди¬лись, что Семенов понимает не больше их, и сами теперь начали без церемоний учить и корить его...
— Чего дергаешь? Нешто сюда? Эх ты... А еще других учишь... Да ты не эту проволоку тяни, а вон ту, левую...
Семенов некоторое время храбро отбрехивался и отталкивал тянувшиеся к фонарю непрошенные руки, но потом так все запутал, что его без разговоров отодвинули в сторону, и новые добровольцы полезли к упрямому фонарю...

- 492 -

В конце концов пришлось все-таки прибегнуть к огарочку, с которым в совершенстве справляется деревенская баба...
***
Васильсурск весь в фруктовых садах. Садами же занимаются и все большие села правого берега, которые лежат выше Василя, между ним и Исадами, — Фокино, Сомовка, Вармино, Кременка в проч... Признаюсь, мне, жителю такой прославленной яблочной губернии, как Курская, пришлось не без удивления убедиться, что коренные сорта русских яблок, чаше всего идущие в оптовую продажу и охотнее других разводимые в садах наших чернозёмных губерний, ведут свое происхождение с берегов Волги, из сравнительно северных губерний Казанской и Нижегородской. Село Антоновку, например, давшую свое имя всем известным озимым яблокам, мы проехали перед Казанью, уже миновав устье Камы, а Вармино, без сомнения, окрестило своим именем другой повсеместно распространенный у нас и очень любимый сорт яровых яблок Варминок, искаженных в более понятную Боровинку.
***
Мы проспали Лысково и Макарьев и проснулись уже не¬подалеку от Нижнего. Он виден еще издали на своей крутой горе. Не доезжая его, огромное село Бор с пятью церк¬вами-соборами — на левом берегу, Печерский монастырь — на правом. Монастырь очень живописен, как все наши старин¬ные монастыри, которые выбирали себе места, где было им любо, среди простора и дичи, нестесненной еще ничем. Его белые храмы, ограды и кельи ярко вырезаются на темном фоне крутой лесной горы, на полускате которой стоить он, картинно опрокинутый вместе с этими глинистыми обрывами и темно-зелеными лесами в затихшие омуты Волги.
Мы очутились в целом лабиринте барж, пароходов, плотов, белян... Они заставили всю Волгу позади нас, но еще

- 493 -

их больше впереди... Пароход наш одерживает свои пары и потихоньку подвигается сквозь эту движущуюся тесноту, сквозь это плавучие многолюдство, среди криков, возни, звона цепей, среди снующих везде лодочек, облепивших, будто рои летних мух, стада крупной скотины, все эти пароходы, плоты и баржи.
— На пять верст, батюшка, так стоять... Волги за ними не видно! — с патриотическою гордостью объявил мне стоявший рядом на палубе нижегородский житель, который еще накануне познакомился со мной и показывал мне все замечательности Волги с таким самодовольством, как будто он был не только хозяином всех этих красивых берегов и богатых сел, но еще и сам выдумал их.
— Чего б им в Оке не становиться? Все бы проезд был свободнее, — заметил я.
— И там тоже!.. Вот посмотрите, как приедете!.. — с хвастливою улыбкой сказал нижегородец махнув безнадежно рукой.
***
Кто не видал Нижнего Новгорода с Волги и Киева с Днепра, тот не знает самых живописных и самых русских местностей России. Ничто не может сравниться с характерною прелестью этих картин. Я побродил достаточно по свету, видел, слава Богу, всякие города и реки, и смело скажу, что для русского сердца, для русского глаза нет радостнее вида, как зубчатые стены Нижегородского кремля...
Высоко на горах правого берега Волги, как раз в том углу, где Ока врезается в нее своим могучим потоком, тянутся над пучинами великой реки эти зубчатые стены и башня древнего кремля, снизу и сверху охваченные зелеными садами, а выше их, в середине их, реют среди расчистившегося весеннего неба, своими куполами, крестами и маковками, белеют своими пятиглавыми башенками и острыми шатрами колоколен, тесно сбившиеся вместе древние нижегородские храмы…

-494-

словно собравшаяся на торжественную молитву неподвижная толпа архиереев колоссального роста в своих святительских митрах.
Эти кремлевские стены и башни то взбираются на самую кручу горы, то спускаются глубоко вниз по обрывам и уступам её, так что даже нам отсюда они видны кое-где чуть не в темя. Древние храмы точно так же, как эти боевые твердыни, тесно насыпаны там наверху, внутри кремлевской ограды, и высыпали за стены и под СТЕНЫ, слезая к самому берегу, забираясь в глубокие ложки, разделяющие крутые холмы Нижнего Новгорода, вспалзая на самые лбища этих холмов, и венчая их везде, где только можно было уместиться церкви, своими весело сверкающими на утреннем солнце православными крестами.
Огромный город тоже осыпает с своеобразною живописностью своими разноцветными домами, устилает своими садами эти холмы, ложки и обрывы, картинно сбегает к берегам реки, проваливается в укрытые от взора долинки, карабкается по скатам и кручам, и везде среди этих пестреющих потоков ярких крыш и разноцветных стен, высоко над ними, как бодрствующие пастыри над облегающими их стадами овец, встают опять те же золотые и белые главы церквей, те же заостренные пирамиды верхов колоколен... Церкви здесь почти все — пятиглавые соборы во вкусе московская Успенского собора или Чудова монастыря; даже новые храмы все того же старинного народного стиля, а не бесхарактерные фантазии художника.
Этот радостный сердцу моему православно-русский вид Нижнего Новгорода, живо воссоздающий там наверху, в ограде кремлевских стен, характерный тип древне-московского города, кажется еще прекраснее оттого, что вместо жалких тесовых домишек былых веков, перед вами внизу, на берегу Волги, громадный постройки современной архитектуры, богатейшие торговые склады, кипучая деятельность, порядок и благо¬устройство крупного европейского центра.

- 495 -

Мы высадились на собственной пристани Кавказа и Меркурии и отправились через Нижний базар по самой бойкой Рождественской улице его в верхние город.
Нижний базар — это сплошные лавки, склады, конторы, трактиры, гостиницы. Громадный многоэтажный домище Блиновых, чуть ли не первых богачей Нижнего Новгорода, с остро-конечными вышками в русском стиле, представляет из себя целый городок своего рода. Это пассаж, где помещаются всевозможные магазины, гостиницы, склады, конторы, центральный телеграф, биржа, всякие торговые удобства.
Блиновы и Бугровы — это две крупнейшие хлебные фирмы Нижнего Новгорода; третью фирму, тоже на букву Б., я забыл.
Мой спутник, нижегородец, очень живописно выразился мне о них:
— Блинов, Бугров и Б. — это, батюшка, три кита, на ко¬торых вся волжская хлебная торговля стоить.
О первых двух из этих скитов можно прибавить еще, что они стоят во главе многих важных благотворительных предприятий, не только Нижнего Новгорода, но и всего вообще Поволжья. Так, например, в начале 80-х годов Блинов предложил в дар городу Казани 500,000 руб. на выкуп водопровода у Губонина, с тем, чтобы все жители города бесплатно получали из него воду. Бугров и Курбатов (то же очень богатая нижегородская хлебная фирма) — прибавили с своей стороны по 50.000 руб.
К сожалению, эта великодушная, чисто царская, жертва странным образом была отклонена тогдашним городским управлением Казани, которое не нашло возможности согласиться на бесплатный отпуск воды всем жителям.
Бугров также оставил по себе добрую память учреждением в Нижнем Новгороде ночлежного приюта на 500 человек и роскошного вдовьего дома.
Немного не доезжая Ивановских ворот, извозчик наш остановился среди какого-то запруженного народом и переполненного

-496-

всякими торговыми заведениями, кипучего базарчика, на котором Рождественка перекрещивается узким переулком.
— Вот на этом на самом месте народ в старину собирался, барин, — важным тоном сообщить мне наш чичероне, указывая кнутом на перекресток. — Тут самый большой базар ихний был, толкучка но нашему. На этом месте Кузьма. Минин под присягу народ приводил, как под Москву шли… Ополчение называлось... Старого и мала го, всех лопал, одних баб, да девок в городе оставил... Слыхали, небось, про Минина... Мещанин он наш был, нижегородский, из мясников... Ему в Москве монумент поставлен против Ивана Великого и Царь - Колокола... И у нас здесь в Кремле тоже ему монумент стоить.
Историческая площадь теперь ничем не отличается от остальной улицы, сплошные лавки, склады и магазины, а мне кажется, было бы необходимо отметить ее каким – ни будь подходящим образом на память веков грядущим, пока еще не совсем исчезло в народе воспоминание о славных днях её.
Мы стали подниматься в верхний город по удобному, прекрасно вымощенному въезду, который огибает кругом скат горы. Это «Зеленинский» въезд; кроме него есть несколько других въездов, тоже очень покойных и пологих, так что на гору поднимаешься, почти того не замечая.
— Тут прежде, барин, речка была, Почайна; а вот теперь упрятали ее, и не видать, какая она такая была! — С одобрительною усмешкой опять стал поучать меня извозчик, сразу сообразивший по разговору моему с женой, что мы приезжие, и в первый раз в Нижнем.
— Вон видите, где дамба каменная,—там, отец мой ещё помнит, речка Почайна бежала, овражище страшный был, а теперь все вчистую засыпали, базар вон внизу завели...
Я невольно при этом вспомнил основателя Нижнего Новгорода князя Юрия Всеволодовича, который пленился горным берегом устья Оки, именно потому, что он напомнил ему живописные

-497-

днепровские берега стольного родного Киева, и чтобы еще больше усилить это сходство, назвал Почайной бежавшую у горы речку, в подражание киевской Почайне, и Печерским монастырем основанный им здесь монастырь. А вот потомки его тратят труды и деньги свои и изощряют свою инженер¬ную изобретательность, чтобы спрятать куда-нибудь в подводные трубы эту историческую Почайну ХШ века, мешающую цивилизованной городской жизни высокоумного XIX столетия, и на месте её разбивают площадь для толкучего рынка.
Мы остановились на Верхнем Базаре, среди Благовещенской площади. Это главный центр и главная красота верхнего города; от неё расходятся лучами несколько лучших улиц города. Тут старинный Благовещенский собор, тут старая церковь Алексея митрополита, тут театр, городская дума, окружный суд, гостиный двор, гимназия, семинария и много больших и красивых домов.
Благовещенский собор небольших размеров, но прекрасного стиля; в нем сохранились очень древние образа еще от времен первых князей нижегородских. В маленькой церковочке, стоящей с ним рядом и построенной на том месте, где св. митрополит московский Алексей отдыхал на своем обратном пути из Орды, уже не осталось внутри ничего историческая.
Гораздо более интересного в этом отношении увидели мы в кремлевских соборах. У нас не было достаточно времени, чтобы ознакомиться с торговою деятельностью и общественною жизнью Нижнего Новгорода, и мы решились поэтому ограничиться осмотром его исторических памятников. Но в старых русских городах исторические памятники сосредоточены почти исключительно в их домах, да ставнях и башнях кремлевских.
Нижегородский кремль — рядом с Благовещенскою площадью, и мы въехали в него через самую древнюю из всех его башен — Дмитриевскую, построенную еще в татарскую эпоху

- 498 -

суздальским князем Дмитрием Константиновичем. Остальной кремль уже постройка не XIV, а начала XVI века, и притом не суздальских, а уже московских князей (именно Василия Ивановича), всегдашних соперников суздальских, успевших к этому времени присоединить к своему быстро разраставшемуся княжеству и Нижегородский уезд.
В кремле сразу бросаются в глаза два противоположные друг другу исторические пласта. С одно стороны, тесная кучка многоглавых храмов XIV и XVII столетии, характерный уголок древней Руси, на подобие того во всей Руси славного уголка кремля Московского, где толпятся вокруг Ивана Великого Успенский, Архангельский, Благовещенский соборы, Чудов монастырь и другие знаменитые храмы Москвы. С другой стороны—широкий простор военного плаца, казенный порядок, строй и однообразие новейшей, более практической эпохи, столь же характерного в своем роде царствования императора Николая. Николай Павлович совсем пересоздал Нижний Новгород, затрате в миллионы на его украшение и удобство. Почти все, что есть теперь хорошего и удобного во внешнем устройстве Нижнего, обязано тому времени; его прекрасные спуски, его сады, бульвары, дамбы, все лучшие казённые и частные здания города — все это возникло тогда же.
Но это же самое стремление императора Николая, любившего во всем порядок и правильность, вымело ив кремля множество старых построек, его загромождавших, и невольно придало этому гнезду старины совсем не свойственный ему вид новой военной крепости, приспособленной к парадам войск, к пребыванию всяких управлений и штабов... Теперь здесь простор и чистота. Огромное здание Аракчеевского корпуса, переведенного сюда из села Грузина, Новгородской губернии, огромное здание бывшего арсенала, губернаторский дом, когда-то считавшиеся «дворцом», гауптвахта, присутственный места в между ними широкие плацы, чистенькие бульвары.

[Seneca]

- 445 -
X
Жигулёвы горы.

Сейчас же за Самарою оба берега Волги делаются настоя¬щими горами. На левом берегу они идут живописными каме¬нистыми обрывами в курчавых шапках лесов, изредка прерываясь глубокими лесными ущельями. Справа тоже высокие горы, сплошь укрытые лесами. Этот проход великой реки между стеснившими ее двумя горными стенами называется «Самарскими воротами».
«Соколиные горы» справа нас, на левом берегу, суровые, крутые. Слева, на правом берегу — «Серная гора», 700 футов высоты.
«Самарские ворота» кончаются у крутого поворота Волги с востока на юг. Отроги гор левого берега уходят, все пони¬жаясь, внутрь страны, вдоль берега впадающей здесь в Волгу реки Соки, и незаметно теряются в степях.

- 446 -

Одинокая шапка «Царева кургана» одна высятся, будто мрач¬ный сторож этого дикого берега, у самого перелома Волжского русла. В древности это был один ив самых важных пунктов волжского русла, где удобнее всего можно было останав¬ливать плывущие по реке суда. Царев курган озирает на далеко всю окрестность. Несомненно, что курган этот всегда играл большую роль в истории волжских разбоев и волж¬ских войн. Но предания о нем слишком перепутались, чтобы можно было теперь разобраться в них с какою-нибудь определенностью. Кто уверяет, что курган был насыпан Мамаем или Батыем, кто рассказывает, что это царь Иван Грозный, отправляясь забирать татарские царства по Волге, — «царство Казанское, а мимоходом — Астраханское», — велел каждому воину своему принести на это место горсть земли, из которых и выросла целая гора. По крайней мере, так поют об этом местные песни...
Впрочем. исследователи почвенного строения «Царева кур¬гана» убедились, что гора эта вовсе не насыпная, а такая же природная, и такого же точно геологического состава, как все вообще горы Самарской луки. Повод к легендам даль, ве¬роятно, её наружный вид, который действительно напоминает своею правильною округлостью искусственно насыпанный холм.
Царев курган всего 140 футов вышиною, но имеет местоположение довольно неприступное, так как с двух сторон его отделяет от степи река Сока, а с третьей стороны речка Куруль, не говоря уже о Волге; да и бока его обрывисты.
Наверху кургана виднеется какая-то вышка, в роде тех которые ставились на казацких пикетах в Кубанской и Тер¬ской области, хотя издали нельзя было рассмотреть хорошо.
За Царевым курганом, после резкого поворота Волги, ле¬вый берег её опять заслоняется низменными лесистыми остро¬вами, а Соколиные горы темнеют уже вдали.
Но зато на правом берегу начинается теперь сплошной кряж знаменитых «Жигулёвых гор», под тень которых и пере

- 447 -

берается наш пароход, сторонясь подальше от песчаных отмелей, островов и кос левого берега. «Жигули» — это слава и краса Волги. вместе с Самарскими воротами живописнейший уголок изо всей живописной и величественной панорамы колоссального Волжского русла. Теперь мирные туристы, дамы и дети спокойно проезжают сюда из всевозможных месть России, а подчас и Европы, чтобы полюбоваться восходом или заходом солнца за фантастическими вершинами Жигулей и отражающею их в себе широкою скатертью Волги. Но еще не особенно далеко то время, когда имя Жигулей произносилось с искренним ужасом, и всякие, кто приближался на судне к их лесистым обрывам, крестился и предавал Богу душу свою. Народ довольно своеобразно объясняешь себе название «Жигули». Рассказывают, будто волжские удальцы, гнездившееся в этих горах и поджидавшее здесь суда, плывущие вниз или вверх, имели скверную привычку парить зажженными вениками злополучных судохозяев. допытываясь у них, где спрятаны деньги или товары подороже. Насколько в этом правды су¬дить теперь мудрено. Во всяком случае несомненно, что Са¬марская лука, и особенно Жигули из стари и до наших дней служили любимым притоном всякого беглого, воровского и разбойничьего сброда.
Недаром сложилась старая местная песенка: «Волга реченька бурлива, говорит; под Самарою разбойнички шалят».
Здесь воинствовали в свое время и Ермак, и Стенька Ра¬зинь, и Шелудяк, и Кондрашка Булавин, и всякие знаменитые, так сказать, исторические разбойники. Но сюда же, в эти не¬проходимый лесные трущобы Самарской луки, отрезанный от Мира с трех сторон могучим столбом Волги и отвесными обрывами её берега, а с четвертой стороны тоже отделенный будто крепостным рвом руслом речки Усы,—спасалась от царских приставов и «даней многих», от солдатчины, паспортов и крепостной неволи всякая бродячая голь.
«Измерять их невозможно для того, что по горам лес частник»

- 448 -

— коротко, но выразительно доносили в XVII веке царю про земли Самарской луки местные воеводы.
Неприступные кручи гор, заросшие лесами, и многочисленные природный пещеры в их известковых толщах, ведо¬мый только самим лесным обитателям, долго делали бесплодными все усилия правительства истребить здесь разбойничество. Разбойники, засевшие при этой естественной заставе волжского пути, в течете целых столетии брали правильную дань своего рода с товаров, провозимых с Нижнего на низ и снизу на Казань и Нижний. Выработана была и своего рода правильная система этого, так сказать, узаконенного грабежа. Сопротивляться не решался почти никто. Бурлаки и судовые рабочие в душе гораздо более сочувствовали удалой вольнице, ряды которой они же и пополняли при первом удобном случае, чем своим ограбленным хозяевам, которые не особенно баловали их жалованьем, харчами и добродушным обращением; поэтому при первом зловещем и хорошо знакомом крике «сарынь на кичку!» «кичка нос!»—все и на берегу, и на палубе падали лицом на землю и лежали, боясь пошевель-нуться, но волжские удальцы расправлялись с хозяевами и отбирали себе все, что им было по вкусу.
Еще в наши дни, при покойном Императоре Николае, в Жигулях разъезжали постоянные военные команды, обя¬занным ловить разбойников и охранять от них проходящие мимо суда.
Впрочём, судя по рассказам местных жителей, команды эти своими придирками, произволом и взяточничеством до¬саждали волжскому торговому люду, пожалуй, не меньше тех вольных грабителей, от которых они должны были защи¬щать его.
Разбойничество в Жигулях прекратилось только с конца сороковых годов, когда на Волге явились первые пароходы, против которых роковой клич «сарынь на кичку!» не ока¬зывал больше никакого волшебного действия, и которых мо¬гучий

- 449 -

огнедышащий бег же по силам было остановить самому отчаянному разбойничьему суденышку.
***
Трепещущие огоньки судовых фонарей мелькают, будто какие-то таинственно пролетающие фосфорические бабочки, на фоне темных вод и темных горных громад.
Сумерки охватывают нас не только оттого, что солнце зашло за горы, но еще больше оттого, что пароход наш дви¬гается как рак под этими горами. Зато же и видны они нам, несмотря на полусумрак, до последнего камушка. Под суровою сенью этих разбойничьих гор приютились кое-где на редких клочках низменного берега, уютно обсев только - что заваренный под костром котелок с кашей, ночующие рыбаки или артель судовых рабочих. Белый косой парус осторожно пробирается сквозь эту прозрачную полутьму поближе к высоким скатам берега, чтобы легче одолевать напор реки, слишком уже непосильный на середине. То и дело бес¬шумно и быстро, будто не своею волей, проносятся мимо нас плоты бревен и дров, с громадными рулями впереди и сзади, с избушками и воротами наверху, с неподвижными будто ока¬менелыми от удивления фигурами людей. В другом месте буксирный пароход с многочисленными фонарями на всевоз¬можной высоте, с зелёным ярко-рдеющим глазом справа, тащит с усилием вверх против течения и тоже поближе к берегу две или три черные, как гроба, безмолвные баржи, еле мигающие своими одинокими тусклыми фонариками, мотающимися наверху мачты.
Изредка попадается в низкой расселине этих сплошных обрывистых стен, у П0ДН0Ж1Я этого колоссального каменного амфитеатра волжского берега, какое-нибудь неведомое селение, утонувшее в зелени, переливающее своими веселыми огоньками среди сгустившегося мрака лесного ущелья. Но все эти проявления жизни так редки здесь. Неприступные известковые обрывы, обросшее, как черепа волосами, глухими лесными

- 450 -

дебрями, где безопасно гнездится до сих пор медведь и всяКиЙ дикий зверь, тянутся на многие десятки верст, почти нигде не оставляя места для жилища человека, для высадки его судов. Не даром этот утесистый горный кряж заставил свернуться в кольцо около своих ног ударившуюся в него со всего бурного налета исполинскую голубую змею Волги.
Селений мало в Жигулёвых горах. Которые и есть, те засели в глубоких буераках, разрывающих изредка горный кряж. На самих же горах — ничего, кроме лесов и фанта¬стических утесов.
Мы с женой просидели не один час на палубе, молча любуясь этим постепенно развертывавшимся перед нами свит¬ком из суровых и величественных картин. Хотя они и ли¬шены были теперь прелести утреннего солнечного освещенья, но зато рисовались перед нами в самом характерном виде своем, особенно близко подходившим к их былому роковому значение В истории Волги...
Белые осколы и осыпи, опрокинувшиеся целиком вместе с венчающими их черными чащами в омуты могучей реки, кур¬чавые силуэты самых капризных форм, пирамидами, купо¬лами, столообразными твердынями, зубчатыми замками, кажутся вдвое грознее и вдвое живописнее от этого фантастического отражения их в реке, где в смутном мерцании сумрака они кажутся вырастающими из какой-то незримой подводной бездны.
Эти природный пирамиды и осадные замки — не безымянные груды камней. Славные когда-то по Волге разбойничьи имена оставили им в наследие свою злополучную славу. Степану Тимофеечу н здесь, конечно, отведено главное место, как везде по Волге.
«Стенькиных курганов» тут не один. Вот мы проезжем тени «Лысой горы», чуть ли не самой высокой вершины Жигулей, достигающей 840 футов. Ее посетить при проезде своем в Астрахань Великий Петр и начертал на

- 451 -

ней своею царскою рукой год своего посещения, теперь уже давно стертый временем.
В глубоком буераке за Лысою горой — старинное седо Моркваши, которое снабжает теперь невесткою Самару и все Поволжье.
За Морквашинским буераком — опять на целый версты под ряд стены гор. Местные старожилы указывают нам ха¬рактерный вершины «Двух братьев» и «Девичьего кургана», неразлучный, конечно, с легендами...
Еще более глубокая и узкая трещина рассекает сплошную горную твердыню у села Жигулей, давших свое имя береговым горам. Это так называемая «Жигулёвская труба». Она словно откалывает от соседних возвышенностей живописный утесистый выступ гор, который невольно приковывает к себе взгляд своими характерными обрывами и господствующим положением над горами и рекой... Это «Молодецки камень»,— по преданию, тоже становище Стеньки Разина; на вершине его до сих пор видны, как мне передавали волжские жители, остатки укрепления. Тут же сейчас и устье довольно ориги¬нальной реки Усы, имевшей такое важное значение в истории волжских разбоев.
Уса — речонка не особенно маленькая, все течете её немного больше ста верст; но она ни при истоке, ни при устье, ни во все продолжение течения своего не хочет отстать от своей ма¬тери Волги. Начинаясь почти у самого города Сенгилея (Симбирской губ.), стоящего на Волге, она, так сказать, провожает Волгу, послушно следуя за всеми её изворотами: у Костычей она едва не впадает в Волгу, но вдруг резко поворачивает вместе с Волгою в крутую петлю Самарской луки, и, войдя в нее, разом меняет свое восточное направляющие на северное, перерезает будто канавою шейку Самарской луки и впадает в Волгу, как раз против стоящего на левом берегу её города Ставрополя. Этот поворот на Север проис¬ходить в такой близости от Волги, именно от южного ко-

- 452 -

лена Самарской луки, что вольные казаки и волжские удальцы, грабившие купеческие суда, чтобы не попадаться под выстрелы Самарской крепостцы и на глава самарским воеводам, обыкно¬венно переволакивали посуху свои косные лодки из южного колена луки в Усу и как снег на голову преграждали путь выходившим из Самары товарам у Молодецкого камня, в северном колене Самарской луки; или же, наоборот, так же внезапно появлялись из под Молодецкого камня в южном колене луки, благодаря все той же Усе. В этом отношении Уса играла ту же роль, как речка Камышинка, о которой я рассказывал раньше.
Село Переволока, расположенное у самого поворота Усы на север и очень близко от берега Волги, сохранила в своем имени в назидание потомству эту былую историческую роль речки Уем, которая кроме того служила удобным защитным рвом своего рода для укрывавшейся внутри Самарской луки, в лесных дебрях и пропастях Жигулевских гор всякого рода бродячей вольницы. Еще раньше в Самарской луке были Улусы ногайских татар, защищенные укрепленными местами. Против этих татарских аванпостов Московское царство воздвигнуло свои передовые караулы. У самого конца Жигулевских гор и вместе с тем у самого начала Самарской луки (если считать по течению), при повороте Волги чуть не под прямым углом, возвышается, отступя версты 4 от берега, одна из самых высоких вершин Жигулевской цепи, её последняя или, вернее, её первая гора, — «Караульный бугор», около ко¬торая расположено старинное село Усолье. Бугор этот неда¬ром ь называется «Караульным». С него без труда можно видеть па огромное пространство и русло Волги, и Заволжье, и прилегающие местности Симбирской губернии. На этом-то бугре высилась в старое время сторожевая башня и стояла царская сторожа, высматривая движете татар и оберегая рус¬ские суда от нападения грабителей. Русские поселенцы еще в половине XVI века угнездились в Усолье и соседних

- 453 -

бере¬говых уголках Самарской луки, добывая соль из соляных ключей. Усолье обратилось тогда в порубежный городок, об¬несенный стенами, башнями, валами; ногайские татары с своей стороны перегородили узкий проход между Волгою и Усой тремя рядами валов, сохранившимися до нашего времени у селения «Валов», недалеко от Переволоки.
Усолье с большею частью земель Самарской луки принад¬лежало никогда любимцу императора Петра Великого Меньшикову; а теперь принадлежать известным богачам графам Орловым-Давыдовым, предку которых, знаменитому Орлову, по¬дарила эти земли Екатерина II.
***
До самой полночи мы с женой любовались своеобразною картиной этих никогда грозных, пустынных гор, видных нам, несмотря на полусумрак ночи, с удивительною отчет¬ливостью очертаний; черно-зелёный тон лесов, белизна обрывов, выступы камней, капризные тени утесов — все было видно так хорошо, что можно было хоть рисовать их... Какая-то особенная поэтическая тишина покоилась теперь на этих погружённых в сон лесах, на этих немых твердынях, неподвижно отражавшихся в затихших пучинах реки. Полусказочные старые легенды, слышанные мною, носились, каза¬лось, словно незримые ночные птицы, не только в голове моей, но и над этими горными дебрями, в торжественном величия и таинственном молчания провожавшими целые часы сряду наш тоже наконец смолкнувшей и погруженный в сон пароход.
***
Мы не спали еще, когда пароход приставал к Ставрополю, теперь простому уездному городу Самарской губернии, а когда-то столице калмыцкого войска, которое угнали потом при импе¬раторе Николае на пограничную Оренбургскую линию поближе к родной ему Азии, упразднив существовавшей здесь калмыц¬кий суд, калмыцкую канцелярию и всякие специально калмыцкие учреждения.

- 554 -

Множество белян, барж, плотов остановилось здесь на ночлег, бросив якоря. Сплавные суда не могут двигаться целую ночь, а должны давать отдых своим немногочисленным рабочим, как долгие извозчики волей-неволей дают отдых своим лошадям.
Только проехав Караульный бугор и налюбовавшись до¬сыта ночною панорамой Жигулей, которые здесь наконец обры¬ваются, опоясав Волжскую луку на протяжении целых девя¬носта вёрст, мы с женой решились покинуть уже совсем безлюдную террасу парохода и тихо спустились в свою уютную каюту.

[Seneca]

- 433 -
IX
Самарская лука.
Хвалынск, последний город Саратовской губернии, так печально прославившийся в недавние дни своими холерными буйствами, мы проехали в 3 часа ночи и, конечно, проспали, без малейшего на то неудовольствия с нашей стороны.
Когда мы вышли утром на верхнюю террасу, мы уже проплывали справа берегами Симбирской губернии и готовились подходить к Сызрани. Утро стояло такое же ясное и такое же холодное, как и прошедшая ночь. На пристанях народ был в полушубках, а дамы в ротондах, несмотря на 29-е мая.
Подъезд к Сызрани очень оригинален. Его высокий собор давно уже дразнит нас, то и дело появляясь перед нашими глазами с какого-то скрытого от нас берега. Мы сначала подъезжали к этому собору, потом уезжали от него, потом опять вернулись к нему. А все дело в том, что Сызрань стоит на одном из «воложков» Волги, а не на коренном русле ее. Нас все время отделял от этого «воложка» длинный остров, который мы наконец миновали, и
- 434 -
тогда только завернули назад вниз по течению, чтобы добраться до Сызрани; но и тут дело не обошлось просто. Мы прошли пристань и город, потом как-то хитро перевернулись в узеньком «воложке» и пристали наконец к городу, носом прямо в Волгу. На сызранской пристани то же, что везде – суда, ссыпки, крупчатые заводы, ничего особенно интересного для досужего путешественника, чуждого торговых дел, хотя Сызрань была в XVII столетии довольно важною порубежною крепостью, очень выгодно защищенною с одной стороны пучинами Волги, с другой – крутыми обрывами реки Сызрани и впадающей в нее Крымзы.
Крепостных стен Сызрани давно уже нет, но часть города, где скучены старые церкви и еще более старая каменная башня, вместе с присутственными местами, до сих пор величается по привычке «кремлем». Сызранская хлебная пристань всегда была известна по Волге, но с проведением к ней железных дорог через Моршанск и Ряжск она соединилась прямыми путями со всеми внутренними и пограничными рынками России и в тоже время посредством Самаро-Оренбургской и Самаро-Златоустовской дорог вошла в непосредственные сношения с Заволжьем, Уралом и Сибирью. Такое завидное положение Сызрани в узле важных торговых путей, конечно, отозвалось на ее торговле в высшей степени благоприятно. Одно большое неудобство и несчастие для Сызрани – это то, что ее «Сызранская воложка», или «воложек», доступна для пароходов только весною вскоре после полой воды, а летом делается слишком мелкою для судоходства. По этой причине и линия железной дороги прошла не через самый город, а немножко севернее его, и станция железной дороги была выстроена в с. Батраках, в 10 верстах к востоку от Сызрани, уже на берегу коренной Волги…
Батраки тянутся по крутому берегу длинной линией своих изб. У батракской пристани стояло много судов, но наш пароход не счёл почему-то нужным заходить в неё. Несколько лет
- 435 -
тому назад в Батраках была учреждена для опыта един¬ственная на Руси переселенческая контора, так как по Самаро-Оренбургской и Самаро-Уфинской линии происходило глав¬ное движете крестьян внутренних губернии, переселяющихся в Приуральские и Сибирские губернии и в степные области Туркестана, Тургайскую, Акмолинскую, Семирченскую и другие. Предполагалось здесь сортировать партии и направлять их в местности, где действительно могли быть свободный для поселения и удобные земли. Но опыт, по видимому, совершенно не удался. Средства конторы были слишком ничтожны для колоссального дела, которое она должна была регулировать, и самые взгляды правительства на цели и способы переселения не успели установиться настолько твердо, чтобы такое полезное и необходимое учреждение, как переселенческие конторы, — могло достигнуть серьезного развитая. Вместо открыт на ряду с Батрацкою на главных переселенческих трактах других подобных контор и снабжения их потребными средствами, эта единственная контора была скоро закрыта, и переселенче¬ское дело, — этот, быть может, важнейший и труднейший во¬прос современной экономической жизни русского народа, — осталось по прежнему без правительственного руководства и помощи, к несомненному и трудно вознаградимому ущербу для будущности нашего крестьянства. В Батраках устроилась и другого рода новинка – чуть ли тоже не единственные в России асфальтовые заводы. Когда едешь близко от правого берега Волги, то в отвесных обвалах берега ясно видны черные слои извести, пропитанной горною смолою, чередующиеся с обыкновенною белою известью, мергелем и др. породами. Эти асфальтовые слои залегают очень близко к поверхности земли, так что добыча их должна быть совсем не затруднительна. Местные жители передавали мне, что батрацкий асфальт чрезвычайно богат горючими смолистыми частями, сравнительно с европейским,
- 436 -
что залежи его здесь неистощимы и что требования на него ежедневно возрастают в громадных размерах, так что иностранного асфальта почти уже вовсе нет теперь на русских рынках, да и за границей батрацкий асфальт начинает понемногу соперничать с тамошним. А между тем производство асфальта зародилось здесь немного более двадцати лет тому назад. Главную заслугу в открытии и разработке батрацкого асфальта приписывают г. Воейкову, который устроил здесь первый завод, в настоящее время принадлежащий Сызранскому товариществу и имеющий оборотов на сотни тысяч рублей. Другой большой завод принадлежит Печерскому товариществу. Печерским здешний асфальт называется потому, что он добывается больше всего в береговом кряже Печерских гор, что тянутся верст на 35 или 40 к востоку от Сызрани, от Батрака и Старых Костичей до села Печерского.
Печерскими эти горы названы оттого, что разливы Волги источили их рыхлую известково-мергелистую почву множеством «печор», или пещер.
Вообще береговые возвышенности этой части Волги носить названия разных гор: между Сызранью и Хвалынском идут «Чёрнозатонские горы» по имени села Чёрного Затона, шиш Хвалынска до Вольска — Девичьи горы, а южнее Вольска, по стране немецких колоний, Змеевы горы.

Батраки незаметно сливаются с таким же бесконечным селом Старые Костичи, близ которых построен знаменитый железный мост через Волгу. Собственно мост находится в селе Новые Костичи, лежащем уже на левом берегу Волги, в 20 верстах от Сызрани.
Нужно сказать, что сейчас же от Сызрани начинается резкий поворот Волги к востоку, а если ехать сверху вниз Волги, то вернее сказать, что у Сызрани западное направление Волги резко изменяется на южное.
Длинная и, чрезвычайно крутая петля, которую мечет Волга на средине своего пути и которая известна под именем Самарской Луки, поворачивает на восток несколько выше уездного города Ставрополя, переламывается под таким же
- 437 -
прямым углом на юг у Царева Кургана, потом у Самары поворачивает так же круто на запад и только от Сызрани опять принимает свое господствующее южное и слегка юго-западное направление. Вот у начала-то этой петли или этой «Луки Самарской» железная дорога и перекинула через Волгу, на левый берег ее, к торговой Самаре, свою железную ариаднину нить, соединившую дичь и глушь нашей Сибири с Германией, Францией, Италией и всеми цивилизованными странами премудрой Европы. Издали волжский мост кажется удивительно легким, чуть не воздушным. Не верится, чтобы эти тонкие черные ниточки, протянутые чуть заметною сеткою над широкою пучиною реки, были несокрушимым путем, по которому проносятся день и ночь за Волгу и из-за Волги сотни миллионов пудов всевозможного товара. Не верится, чтобы эта черная палочка, движущаяся по этим паутинкам, была целым поездом тяжелых вагонов. Но морской бинокль убеждает вас, что это действительно поезд и что он действительно двигается по железному мосту.
Когда подъезжаешь ближе к этому мосту и уже отлично разглядываешь все его каменные устои и железные фермы, опять берет сомнение, опять вы во власти иллюзии глаз. Отказываешься допустить, чтобы громадная мачта парохода нашего могла пройти под арками моста, на вид далеко не высокими. Наверное, и она опустится в решительную минуту на борт парохода на каком-нибудь невидном нам могучем шалнере, как опускаются мачты почти всех парусных судов, проходящих на наших глазах под этим мостом. Вот уже, кажется, мы всего в трех шагах от моста, а мачта наша продолжает выситься над ним чуть не целою четвертью своею; неужели же она в самом деле зацепится сейчас за ферму и разлетится на куски. Пароход надвигается на мост так ходко, так уверенно... И вдруг мы уже под прикрытием
- 438 -
внезапно осенившей нас железной сети, а мачта наша стоит по-прежнему стройно и невредимо, а над нею остается еще добрая сажень свободного пространства...
Только вблизи убеждаешься во всей колоссальности этого моста; но она не поражает глаз вследствие удивительной легкости постройки и гармонии ее частей. Сквозная плетеница железной тесьмы, весом в полмиллиона пудов и около полторы версты длиной, повисла над широкой гладью Волги, едва по-видимому прикоснувшись концами своих коготков к стройным каменным быкам, высоким и узким, как башни.
Двенадцать других таких же башен - устоев поддерживают этот решетчатый мост среди водной пучины, на расстоянии 52 сажень друг от друга. Эти узкие почти двадцатисаженные столбы, облицованные спереди тесаными гранитными глыбами, будто боевою бронею против натиска льдов, внизу опираются на широких каменных пятах, которые в свою очередь выведены на громадных железных кессонах, загнанных глубоко в грунт речного дна и тоже наполненных каменною кладкою. Железные решетчатые фермы моста еще поднимаются на высоту 5 1/2 сажень над своими опорами, так что поезда железной дороги проносятся над Волгою, можно сказать, на высоте любой колокольни, поэтому совсем неудивительно, что наш пароход прошел под этими гигантскими арками, ничуть не склоняя долу своей мачты.
Волжский мост, названный Александровским, во всяком случае составляет славу русского строительного искусства, и сама Европа признает это. В целом мире сыщется мало сооружений, которые могли бы стать наряду с ним по своей грандиозности.
Мост через древний Оксус, по которому мы недавно проезжали на пути из Бухары в Мерв, конечно, вдвое длиннее Александровского моста, но он деревянный, можно сказать, вре¬менный, притом не поражающий ни стройностью линий своих, ни лёгкостью, ни выносливостью.
- 439 -
Александровский мост построен по чертежам известного нашего специалиста по мостовым сооружениям профессора Белелюбского. Собственно же строителями его были сначала инженер Струве, прославившийся своими мостами через Днепр и Неву, а потом, по случаю отказа его, инженеры Михайловский как подрядчик и Березин как техник. Обошелся мост более 7 миллионов рублей и строился он, считая с перерывами, 5 лет.
Царица русских рек делала со своей стороны все, чтобы обращать в ничто дерзкие замыслы инженеров и не дать им перепоясать свои от века вольные струи железною рабскою цепью. С Волгою ладить инженерной науке приходилось много труднее, чем с какой-нибудь иною большою рекой. В весеннее половодье она поднимает свои воды на высоту 6 сажень выше обычного уровня и достигает более 12 сажень глубины, разливаясь в то же время на 7 и на 8 верст в ширину и стремясь вниз к старому Каспию с быстротою 420 футов в одну минуту, иначе сказать, пробегая в 1 час более 7 верст. При таких условиях работы делаются совершенно невозможными и приходится ждать около трех месяцев, пока воды не войдут в свое обычное русло. Нужно прибавить к этому грозный волжский ледоход, который бывает здесь не только весною, но обыкновенно и осенью, перед окончательным наступлением зимы. Громадные льдины страшной тяжести несутся друг за другом и друг на друга с одуряющею быстротою и сокрушают как игрушку всякую начатую работу, все, что не успевают укрепить к тому времени надежным образом. Все эти неодолимые условия местности несомненно задержали успешный ход работ и невольно удорожили их стоимость.
Пароходы могут проходить только под некоторые из тринадцати пролетов волжского моста, для чего на этих пролетах выставлены особые значки. Но вообще пароходы минуют мост
- 440 -
без всякой тревоги и опасности. Совсем другое дело злополучные беляны. Эти неуклюжие, высоко и тяжело нагруженные суда, сидящие в воде до самых бортов, без парусов, без пара и без весел, отчаянно мучаются, пока им удается кое-как проползти под назначенные для них пролеты моста, где стремнина реки неудержимо наносит их на каменные устои.
Вон целых четыре лодки-поводыря тащат за собою на буксире собравшийся в кучу караван этих громоздких карапузов, надрываясь от усилий и с боя овладевая каждым шагом вперед. Мы уже ушли бог знает как далеко от моста, а они все, бесплодно копошатся у его каменной пяты. Еще, пожалуй, труднее справиться с пролетами моста лесным плотам, которые плывут сверху на низ, обширные, как площади, с построенными сверх бревен домиками для рабочих, с перилами кругом, настоящие плавучие пристани, оторванные от какого-нибудь городского берега.
Течение вертит ими во все стороны, и они то и дело упираются далеко раскинутыми углами то в один, то в другой устой моста, сами себе загораживая ход.
«Самарская лука» особенно оживлена и заселена. Села почти сплошные — и на правом, и на левом берегу! Многие из них напоминают имя какого-нибудь славного Волжского удальца былых веков.
Тут село Ермаково, сохраняющее в своем имени память о Ермаке Тимофеече, разбойничавшем здесь раньше, чем он обратился в знаменитого покорителя Сибири, и село Коль¬цове в память товарища Ермака, известного эсаула Кольцо.
По широкой гладя реки двигаются безостановочною чередой громоздкие, как Ноев ковчег, беляны, новенькие с ИГОЛОЧКИ, весело сверкающие на солнце свежим деревом своих досок и бревен, бегут пароходы и баржи. Целая плавучая литера-тура: «Пушкины», «Гоголь», «Некрасов»; а вот огромный американский пароход «Боярыня», двухъярусный, как и наш,
- 441 -
битком набитый публикою; публика и ихняя, и наша наверху, и — проплывая мимо друг друга, все приветливо машут друг другу платками, словно неожиданно встретившиеся родственники.
Самара видна как будто на круглом пригорке, выходящем в Волгу, сначала неизбежный нефтяной городок из железных башен-цистерн, чисто береговые батареи, защищающие город, вытянутый вдоль берега над рядом пристаней и барж. Большинство судов стоить, впрочем, на средине реки, где запасаются и нефтью для отопления. Перед самою Самарою — остров среди реки. Все кругом в деревьях, смотрит весело. Город довольно красив, хотя и не на особенно высоком бе¬регу. Все церкви его видны рядом, видно много больших каменных домов; но белых среди них меньше, чем не штукатуренных, кирпичных, очевидно, только что торопливо воздвигнутых ради торговой наживы. Многоэтажный паровые крупчатки воздымаются на первом плане, огромный как со¬боры, и Самарские церкви кажутся издали гораздо ниже их; по видимому, он тут на первом плане во всех смыслах. Сейчас чувствуется город горячей хлебной торговли.
Короткие улицы Самары рядами спал8ывают к Волге по склону холма; но главный улицы тянутся наверху, параллельно берегу. Дворянская — лучшая ив них. Украшением её и всего города служить памятник Императору Александру Николаевичу. Он стоить на площади, окруженный хорошеньким просторным цветником.
На постаменте из красного гранита сидят по углам че¬тыре черные бронзовый фигуры — и среди них стоить статуя Царя-Освободителя. Она также вылита из темной бронзы, ра¬боты академика Шервуда. По», фигура Императора, его манера носить фуражку и шинель все вышло очень удачно; только всегда доброму и мягкому лицу покойного Государя придано слишком бравурное, не характерное для него выражение. Ко¬нечно, эта статуя увековечивает велики исторически момента высокой нравственной решимости Александра, которая и должна
- 442 -
была сказаться, по мысли художника, в этой вызывающей сме¬лости его взгляда, но, мне кажется, все-таки было бы ближе к истине сообщить чертам доброго Государя их обычную до¬броту и чуждое всякого вызова твердое упование на помощь всевышнего.
В сидящих четырех фигурах — главные моменты царствования Александра П. Русский мужик с грамотою 19-го февраля в руках и осеняющий себя крестным знамением. Средняя Азия в виде восточной женщины, низлагающей свой венец к но-га и русского Царя, умиротворенный черкес, переламывающей пополам бесполезную теперь шашку свою, и Болгария, разор¬вавшая свои цепи.
Было бы, пожалуй, уместнее посадить фигуру христианской Болгарии па переднем фасаде памятника, в pedant к осво¬божденному русскому мужику, а покоренный мусульманский Туркестан перенести назад к такому же мусульманскому и такому же покоренному кавказскому собрату его.
На углах и на боках восьмигранного пьедестала записаны золотыми буквами все важные государственный деяния, совер¬шенный Царем Освободителем, и, пробегая их в этом об¬щем длинном списке, невольно исполняешься сознанием гро¬мадности его исторического труда и его исторических заслуг.
Памятник стоит на очень видном и эффектном месте, приметный отовсюду, и очень кстати венчающий своею величе¬ственною статуей берег Волги. Подобные исторические и худо¬жественные, памятники во всяком случае рекомендуют просве¬щенность города и его граждански чувства, чем, к сожалению, не особенно часто отличаются наши провинциальные города.
Кроме нас с женою, много простого люда, по видимому, то¬же проезжавшего с пароходов, с любопытством и благого¬вейным вниманием ходило кругом памятника, всматриваясь в каждую подробность и выслушивая объяснения более знаю¬щих:
- Странно, что художник изобразил крестьянина сидящим
- 443 -
в то время, как он крестится; русский человек непременно встанет, когда молится! — сказал я громко своей жене, не заметив, что около нас стояли непрошенные слушатели.
— Батюшка! — вдруг растроганным голосом возразил мне высоки седой старик с бородою Гостомысла, — бывает, и сидя перекрестишься, встать не поспеешь, коли радость большую услышишь...
***
Дворянская улица очень недурна, хорошие дома, хорошие ма¬газины, очень красивая и эффектная католическая церковь, ве¬личественный пятиглавый собор единоверцев, кажется, самый древний в городе, но зато мостовые отвратительны до невоз¬можности, орудия мучительства своего рода. Мы испытали их своими боками, объездив все, что могли найти интересного в Самаре, — этом громадном волжском базаре, не сохранившем в себе почти никаких памятников древности.
Зато с искренним удовольствием отдохнули мы в Струковском саду над кручею Волги, с его водопадиками, фон¬танами, цветниками, летним клубом и очень удобным вокзалом, окруженным галереями, лесенками, террасами и балкон¬чиками; с выступов широкой набережной аллеи, — любимой прогулки самарцев, — вправо и влево — открытый вид на Волгу и на бесконечные перспективы её живописных берегов...
Театр помещается на замом конце Дворянской улицы, в виде несколько фантастического русского терема, красного с головы до ног, с шпилями, башенками и высокими кровлями шатром.
Большой пятиглавый собор византийского стиля во имя св. Александра Невскаго, с высокою колокольней, еще не вполне отделан; за ним, на северной окраине города такой же пяти¬главый Иверский женский монастырь с своими церквами и обильнейшем колодцем ключевой воды, охваченный зубчатою стеною.
Когда мы отходили от города на своем пароходе, насосав¬шемся досыта нефти ив Нобелевской баржи, и оглянулись
- 444 -
на покидаемую вами Самару, город показался нам гораздо красивее и характернее, чем при подходе нашем к нему.
Скученные вместе громадные каменные корпуса многоярусных крупчаток и Жигулёвский пивоваренный завод с их дымящимися трубами, роскошный Струковский сад, нависали над берегом Волги, шпили и шатры театрального замка, и над ними два пятиглавые собора с колокольнями, видные те¬перь от макушки до пяток, — все это составляло очень яркую и живописную картину.
У подножия Самарского холма тянется за городом целый городок новых бревенчатых срубов с крышами и без крыш, срубленных в дешевых лесах Костромской и Нижегородской губерний и выставленных здесь на продажу лесными торгов¬цами. Потом левый берег сразу делается скалистым и обрывистым, с густыми шапками лесной поросли.
Дача Аннаева, выстроенная в стиле средневекового французского замка, ярко вырезается среди этого темного лесного фона на вершине крутого зеленого холма прямо над пучиною Волги своими белыми круглыми башнями и высокою красною кровлей, между тем как внизу холма весело выглядывают из разных углов того же темного леса белые зубцы приво¬ротной башни и разный хозяйственные и увеселительные по¬стройки, разбросанный по береговым обрывам. На этой же даче известное кумысное заведете. Дачи идут и дальше по берегу, но уже совсем не татя красивый.
***
Самара выросла с 1851 года, в каких-нибудь сорок лет, из маленького уездного города, с 16.000 жителей, каким она тогда была, в большой торговый город, число жителей кото¬рого уже близко подбирается теперь к ста тысячам. Прево¬сходная пристань и железный дороги, соединявшие ее с Евро¬пою и Азиею, сделали ее важнейшим хлебным и сальным рынком Волги.
Река Самара, у устья которой построен город, вскрывается
- 445 -
несколькими днями раньше Волги, так что зимующие в ней суда раньше других могут нагружаться хлебом и салом и идти в Рыбинск сейчас же по проходе льда на Волге, пока не наступить самая большая полая вода.
Казанские и нижегородце хлебные караваны, хотя зимуют и значительно ближе к Рыбинску, могут выступить в путь только несколькими днями позднее, и потому Самара всегда опережает их. Ея положение на железнодорожном сибирском пути, который неминуемо должен обратиться в путь между¬народный, сулить Самаре еще более блестящее будущее, хотя обороты её торговли и без того растут не по дням, а по часам. Вообще Самара дышит новизною, молодостью, предприимчивостью, — вся она в будущем, а не в прошедшем, это своего рода Волжская Одесса, точно так, как Нижний — Волжская Москва.

[Seneca]

- 465 -
XII
Столица казанского царства.
В 4 часа утра мы были уже на палубе. Буря все свирепела и гнала вниз волны, черный и тяжелый, как свинец... Народ был везде на ногах. Извозчики, забравшиеся с ночи на пристань, выглядывали настоящими мокрыми курицами. Кроме них, впрочем, множество конок бегает между рекой и городом. Казань, по странной фантазии её строителей — не на Волге, а в 7 верстах от неё. Может быть, разливы великой реки и низменность волжского берега заставили былую столицу татар¬ского ханства уйти так далеко от Волги. Впрочем все боль¬шее города татарской Азии, как убедились мы во время своих поездок по Туркестану, — Бухара, Самарканд, Ташкент, — выстроены в нескольких верстах от берега своих рек, по видимому, из той же осторожности.
Приставь, где мы теперь стоим, называется «Устьем», и сама по себе представляет довольно безотрадный вид. От неё до города устроена, хотя и порядочно грубая и очень тряская, но тем не менее исправная мостовая.
Я нанял извозчика и, не теряя времени, отправился с женой осматривать Казань. Раньше, чем въедешь в город, приходится проехать Адмиралтейскую слободку; у въезда в нее, на речке Казанке, так называемый «Петрушкин разъезд»,
- 466 -
нужно надеяться не имеющий ничего общего с именем ве¬ликого монарха-преобразователя, которого неутомимая энергия и здесь, в земле диких черемис, чуваш и татар, создала когда-то верфи для постройки морских судов, предназначенных громить берега Каспия, и речных флотилии, необходи¬мые тогда для очищения от угнездившихся повсюду разбойников Волжского торгового пути.
Адмиралтейская слободка, удержавшая за собою до наших дней это старое Петровское названье, теперь, конечно, не имеет ни малейшего отношения ни к каким судам и верфям, но она обратилась в целый промышленный городок своего рода и то же по почину гениального Царя, который пер¬вый завел в Казани кожевенные фабрики и мыловаренные заводы, понимая, каким важным торговым и промышленным центром должна была стать далекая от Москвы Ка¬зань для своего Заволжского края. В Адмиралтейской слободке — известный во всей России завод стеариновых свечей братьев Крестовниковых, занимающий около полутора тысячи рабочих и ведущий миллионные обороты; тут же и громадная круп¬чатка Романова, считающаяся первою на Волге. Улицы вымо¬щены, все порядки городские, даже проезжая улица называется Московскою, как во всех настоящих городах. Есть даже больница, учрежденная в память очень уважаемого в Казани профессора, доктора Виноградова.
Завод Алафузова, славящийся своим кожевенным произ¬водством, и его же бумагопрядильная и ткацкая фабрика, вырабатывающие товару также на миллионы рублей, в ближайшем соседстве с Адмиралтейскою слободкой. Вообще, Казань с этими заводами и фабриками и оборачивает на них огромные капиталы.
Казанские торговцы, особенно, конечно, татары, снабжают всех ею сафьянною и юфтивою обувью, своим мылом, свечами, мукой — Сибирь и даже Среднюю Азии. Слава казанской юфти материи утвердилась на востоке и по всей Волге, даже еще во
- 467 -
времена Болгарского царства, так что Петр Великий только возродил древний торговый и промышленный дух казанцев, угасший было после разгрома Казани при Иване Грозном.
Адмиралтейская слободка расположена среди низкой рав¬нины, ежегодно затопляемой весеннею водой, на самом берегу речки Казанки. Всё половодье суда доходят вплоть до неё, и весенняя пристань Казани бывает уже не в Устье, как те¬перь, а у самой Романовской мельницы. Давно уже казанцы ло¬мают себе голову, как бы им устроить здесь и постоянную пристань, так сказать, перетащить Волгу на 4 версты ближе к городу. Вопрос об устройстве так называемой «бухты» поднимался не раз, и были даже попытки устроить ее, окончившиеся весьма печально для легкомысленных предпринима¬телей, — но по причине огромной стоимости этого сооруженья нет пока надежды на его скорое осуществлено. Луговая ни¬зина, окружающая Казань, весной обращается в совершенное море, и тогда Адмиралтейская слободка, Устье, Зелантов мо¬настырь, и все окрестные поселки и заводы плавают среди разлива как острова архипелага.
Зелантов монастырь очень близко от Адмиралтейской сло¬боды и очень хорошо виден с дороги на своем порядочно кругом холме. Его церкви и домики весело выглядывают из зелени сада, хотя весь этот монастырь — одно громадное клад¬бище.
Местные предания уверяют, будто Зелантов холм насыпан из подкопов во время знаменитой осады Казани в 1552 году, и будто на холме этом стоял шатер царя Ивана. Гораздо вернее, что на холме этом, кругом монастыря, по¬гребено множество русских воинов, павших при осаде в битвах с каганцами. С тех пор холм этот стал излюбленным местом похорон для русских жителей города.
Что касается до легенд Зелантова холма, то они несравненно древнее Иванова времени. Зелант — это ничто иное как та¬тарское имя «Змеиной горы» —«Джелан-тау».
- 468 -
Крылатый змей (Джелан) о двух головах, одной змеиной, другой — бычачьей, жил на этой горе и ежедневно деталь пить воду из озера Кабана, около которого основался город Казань. Когда мудрые татарские колдуны, очистившие от змей и кабанов окрестности нового города, — ухитрились наконец умерт¬вить и этого страшного двухголового змея, обрадованный хан, в память счастливого события, сделал крылатого змея гербом святого города. Герб этот сохранен Казани и под русским владычеством, как самое подходящее изображение в глазах наших предков той змеиной лютости и коварства, которыми ознаменовало себя Казанское царство в истории царства Московского. Впрочем, татарские колдуны, по видимому, далеко не вполне очистили от зловредных гадин окрестности Казани, и исчадия крылатого Зеланта не исчезли даже под сенью православного монастыря, сооруженного в год взятая Казани над трупами во брани погибших христиан. По край¬ней мере, в записках г-жи Фукс, жены некогда известного профессора Казанского университета, — рассказывается очень жи¬вописно о том, как ей и спутникам её во время половодья не было возможности пристать ни к одному острову в окрест-ностях Казани, потому что все они кишели змеями, как му¬равьиный кочки муравьями, и даже выстрелы из ружья не могли разогнать их.

Каменная дамба версты три длиной соединяет Адмиралтейскую слободу с городом. На половине этой дамбы извозчик наш съехал влево и направился к странному зданию, давно уже приковавшему мое внимание. На небольшом холмике среди низкого луга возвышается тупая каменная пирамида, совер¬шенно напоминающая своею формой те творожные пасхи, которые приготовляются у нас для разговения в Светлое Хри¬стово Воскресенье. Крошечный крестик венчает эту колоссальную пасху из тесанных камней. Входы, украшенные низ¬кими дорическими колоннами, напоминающие собою входы в
- 469 -
египетские катакомбы, с двух сторон, ведут в эту мрачную пирамиду. Старинный каменные ядра и старинный маленький пушки валяются у входов. Мы с женой взобрались на холм и вошли внутрь небольшой церкви, построенной над прахом русских воинов, убиенных при осаде Казани. Церковь по¬строена при Императоре Николае I и не представляет собою ничего замечательного. Портреты царя Ивана Грозного и Импе¬ратора Николая украшают её стены. Гораздо более поразил меня погребальный склеп, в который мы спустились через другой вход по темной лесенке, с восковыми свечками в руках. Мы очутились там прямо в недрах могилы. Глухая тьма и духота могилы. Огромный гроб белого мрамора стоит на середине, полный белых человеческих черепов, как на малороссийском базаре, полный арбузов. Но черепа не помещаются в этой просторной посудине: они насыпаны кру¬гом, под подставкой гроба, они белеют без числа сквозь решетчатый ноль склепа, в ведрах сырой земли, везде, куда ни проникает глаз...
Их такое множество здесь, что, можно сказать, вся почва состоять из костей. Невозможно было рыть фундамент под церковь, по словам строителя, потому что чем глубже копали, тем больше человеческих костей находили в земле...
Недаром сложилась про Казань народная песнь:
Казань город на костях стоить, Казанка — речка кровавая течет, Мелки-ключики горючи слёзы
По лугам — лугам всё волосы, по крутым горам всё головы, Молодецкие, — все стрелецкие...
Я рассмотрел многие черепа: почти все они были пробиты круглыми отверстиями, несомненными следами пуль, или раско¬лоты сабельными ударами.
Ежегодно в славный день взятия Казани, 2 октября, слу¬жится здесь местным архиереем торжественная панихида по
- 470 -
этим бесчисленным неведомым черепам, буквально сложившим здесь свои головы за веру и родину...

***
Казань только отсюда видна вполне хорошо. Кремль за¬брался на высокую гору, в неприступном углу между рекой Казан кой и болотистою речонкой Булаком. Древние стены и башни этого Кремля и золотые маковки старинных церквей составляют удивительно характерный первый план широкой картины, на которой привольно раскинулся этот не на шутку большой город.
Казань имеет глубоко православную физиономию, несмотря на несколько десятков своих мечетей, несмотря на свою много¬вековую мусульманскую историю. Только и видишь везде, на¬верху на горах и внизу по равнине, кресты, церкви, мона¬стыри. Православие облегло здесь всё кругом. В кремле ку-пола православных храмов теснятся целым золотым букетом. Чем ближе к кремлю, тем чаще церкви и в городе, чем дальше от него, тем реже сверкают золотые кресты, и наконец только на последней окраине города, за Булаком, к озеру Кабану, где начинается загнанная подальше от православного глава татарская слобода, — начинают подниматься оды а за другою стрелы мусульманских минаретов.
Оттого Казань смотрит вовсе не Бахчисараем и не Буха¬рой, а чистейшею Москвой. Кремль её особенно напоминает Московский кремль и несомненно создан в свое время под его вдохновением. И стены, и башни сохранились удивительно хорошо. Особенно типична въездная башня с её затейливыми ступенчатыми ярусами, с её двуглавым орлом на высоком шпиле, напоминающая отчасти Сухареву башню Москвы. Эти исторические Спасския ворота, игравшая такую роль в день взятия Казани. На башне висит набатный колокол, а на наружной стене башни помещается за решёткой чудотворный образ Нерукотворного Спаса, глубоко почитаемый жителями, —
- 471 -
точная, хотя с того образа Спаса Нерукотворного, который был написан на ратной хоругви Царя Ивана.
Эту священную хоругвь Царь собственными руками водрузил в воротах взятого города, и стал около неё, чтобы удержать от постыдного бегства своих победоносных воинов, которые в пылу победы рассыпались вдруг грабить соблазнительные богатства татарской столицы и едва не были истреблены отчаянными защитниками Казани.
«Уже воины наши в ужасе стали метаться назад через стены с громкими криками: «секут! секут!»
Царь Иван бледный смотрел издали на это общее бегство и думал, что уже вся наша рать выгнана из города. Но опытные воеводы, сии великие синклиты, мужи века отцов наших, поседевшие в добродетелях и в ратном искусстве», по выражению князя Курбского, «самого Царя, хотящие и не хотящие, за бразды коня взяв, близь хоругви поставиша».
В то же время половина отборной двадцатитысячной дру¬жины, окружавшей Царя, со старыми воеводами во главе ри¬нулась навстречу бегущим и опрокинула преследовавших татар...

Перед Спасскими воротами ветхий, преветхий упраздненный Ивановский монастырёк, и выросшая на его месте новенькая церковь русского стиля; тут же рядом крошечный, хотя и пятиглавый, единоверческий храм очень оригинальной архи-тектуры.
Через Спасского ворота въехали мы в кремль. Узкая улица его совсем задавлена громадными, неуклюжими зданиями присутственных мест и казарм, которые тянутся бесконечно длинным сундуком по правую сторону улицы. В татарское время здесь была тронная палата ханов. Древние православные храмы идут по другой стороне улицы почти сплошным ря¬дом. Сначала пятиглавый Спасо-Преображенский монастырь, место подвигов и погребения святителей Гурия и Варсонофия, —
- 472 -
покровителей Казани; монастырь был и основан всего через 4 года по взятия Казани. Мощи св. Варсонофия до сих пор покоятся в нем в серебряной раке. Но мощи св. Гурия, прежде почитавшиеся тоже здесь, рядом с его духовным другом и товарищем, в XVII столетии были перенесены в Благовещенский собор. На дворе монастыря, на том месте, где были обретены нетленный мощи обоих святителей, построена богатая часовня. В монастыре почивает также известный в истории смутного времени митрополит казанской Ефрем, ко¬торый убедил в 1613 году царицу инокиню Марфу отпустить на царство сына её Михаила Фёдоровича и возложил на него потом царский венец.
Рядом с монастырем — маленькая церковь Киприана и Устинии. еще более древняя и еще более историческая. Она была построена по повелению царя Ивана в самый день взятия Казани, 2 октября 1552 года, когда еще кровь лилась по улицам кремля, и, конечно, была тогда срублена из дерева; ка¬менная построена была уже гораздо позднее, но совершенно тех же размеров и того вида, как и старая деревянная.
Почти того же возраста и того же исторического значения Благовещенский кафедральный собор, где в драгоценной раке покоятся мощи святителя и просветителя Казани, архиепископа Гурия. Именно, он построен 6 октября того же 1552 года, всего 4 дня спустя после взятия Казани, сначала также деревянный, а через 10 лет был передела и в каменный. Царь Иван Васильевич собственноручно водрузил крест на том месте, где должен был строиться собор и где теперь стоить престол и, главного алтаря. Собор огромный, типичного московского стиля, с очевидным подражанием Успенскому, с вы¬сокою колокольней, также не чуждой воспоминания об Иване Великом; тут же, около него, архиерейский дом.
Интересно, что святитель Гурий, распоряжавшийся постройкой самого огромного храма, истратил тогда на него всего немного
- 473 -
больше 1.200 рублей, считая тут и материал, и плату рабочим, каменщикам-псковичам.
Через площадь от собора — губернаторский дом, когда-то дворец казанских ханов, которых придворная мечеть пе¬ределана в домовую губернаторскую церковь. Неразрывною частью этой мечети был прежде изящный, многоярусный минарет, уцелевший до наших дней под названием «башни Сумбеки», или Сююмбеки, как пишет Карамзин, на основании летописцев. Башня Сююмбеки заканчиваете собою кремлевскую улицу.
Эта оригинальная башня уходить вверх стройными ступен¬чатыми ярусами, один уже другого, и венчается на высоте 36 сажень длинным шпилем с двуглавым орлом. Верхние ярусы её — из не штукатуреного кирпича и, быть может, переделаны в позднейшее время.
Татары долго веровали, что в золоченом яблоке на недо¬ступной вершине шпиля хранятся какие-то драгоценные для них грамоты ханов, но в 1830 году, по распоряжению ми¬нистра Внутренних Дел, таинственное яблоко было снято и торжественно вскрыто на главах татар; оно оказалось пустым медным шаром, насаженным на шпиль вместе с двуглавым орлом, в дни вовсе не казанских ханов, а в не особенно давнее царствование императрицы Анны Иоанновны, при которой башня эта была перестроена.
Истории царицы Сююмбеки, именем которой называется этот единственный, уцелевши в Казани памятник татарской эпохи, интереснее и поэтичнее самого памятника. Это благо¬дарная канва для романа и драмы.
Сююмбека была девушка неописанной красоты, дочь ногайского князя Юсуфа. 13 лет ее отдали в жены ребенку-царю, 16-тилетнему Эналею. Но казанцы скоро умертвили Эналея, и новый хан Сафа-Гирей, влюбившись до безумия в ребенка-вдову, почти силой сделал ее своею женой. Сююмбека ненавидит развратника и пьяницу мужа и терпит безысходные
- 474 -
страдания. Отец её сам продал ее, — и весь, конечно, на сто¬роне противного ей хана. 13 лет продолжаются мучения не¬счастной женщины, наконец, Сафа-Гирей умирает, и юная красавица - царица остается с двумя малютками-сыновьями, из которых старшему Утемыш-Гирею, новому царю казанскому, всего 2 года. Сююмбека делается правительницею ханства от имени малолетнего сына. Молодость скоро берет свое, и ею овладеваешь страстная любовь к удалому крымскому улану Кощаку. Кощак собирается сам стать царем, женившись на Сююмбеке, и разгромить неверную Москву. Но казанские вельможи недовольны вмешательством в государственный дела молодого и гордого любимца ханши; вспыхивает бунт против крымцев; Кощака и его ближайших друзей, заклятых не¬навистников России, схватывают и посылают пленниками в Москву, где царь Иоанн приказывает тотчас казнить их. Сююмбека в отчаянии, в безысходном горе, готова пожертво¬вать всем царством своим, чтобы только отомстить москов¬скому царю за смерть дорогого ей красавца. А политика Москвы не может допустить, чтобы судьбами соседней Казани правила такая враждебная рука. Иоанн посылает на престол Казанский прежнего хана Шиг-Алея, повелевая взять Сююмбеку и везти в Москву.
Воевода князь Серебряный Оболенский, по словам казанского летописца, «вшёд в Казань с 3,000 вооруженных и 1,000 огненных стрельцов, ять царицу и со царевичем яко смиренную юную птицу в палатиях ея».
«Вшёд же к ней воевода с казанскими вельможами одеян в золотую одежду и ста пред нею семши золотой шлык и рече ей слово тихо и честно: поймана еси вольная царица ве¬ликим Господом нашим Иисусом Христом! Той отъемлет царство твое и передаст тя в руце великому и благочестивому царю Ивану Васильевичу!»
«И влезши царица в мечеть, и раздра верхния ризы своя, и наде у гроба царёва, власы свои терзающе и лице свое деруще».
- 475 -
Сам воевода, говорить летописец, плакал, смотря на неё. Весь город шёл за царицей до реки Казанки, где ожидала её богато украшенная ладья. От слабости она едва могла сойти к пристани ж, войдя в лодку, низко поклонилась народу. Вся толпа пала на землю с горьким рыданием... Царицу с царевичем увезли в Москву...
***
Рядом с кремлевскою стеной, но уже, за нею — большой многоглавый собор Казанского девичьего монастыря, обнесен¬ный вместе со своею высокою колокольней и равными другими постройками особою каменною оградой. Это тоже один из исторических памятников царствования Ивана Грозного и одна из важнейших святынь Казани. Здесь хранится та прослав¬ленная во всей России икона Казанской Божьей Матери, в честь которой церковь установила празднества два раза в году 8 июля и 22 октября. Найдена была эта икона впервые годы по взятии Казани в земле, на месте страшного пожара, истребившего город. Монастырь был основан, по повелению царя Ивана Васильевича, именно на месте обретения иконы, а 8 июля было днем этого обретения. Бриллиантам, алмазам, жемчугам и всяким каменьям драгоценным, украшающим чудотвор¬ную икону, нет ни числа, ни цены. Досужие люди насчитали, будто на двух ризах и киоте иконы целых 3.000 драгоценных камней! Главная слава иконы возникла в смутное время земли Русской. Воинская рать, двинувшаяся с Волги на освобождение Москвы, все время несла с собою список с иконы Казанской Божьей Матери, и победу над поляками, спасете отечества народ призывал к помощи. Царь Михаил Фёдорович построил во имя этой иконы Казанский собор в Москве и учредил празднование её 22 июля, в день освобождения Москвы. Но впоследствии Казанская икона, сопровождав¬шая воинство князя Пожарского, перенесена была в Петербург, в Казанский собор, где и находится до настоящего времени.
- 476 -
Путешественника глубоко поражает это общение древних православных святынь на тесном холме Казанского кремля, это удивительное превращает из «змеиного магометанского гнезда» в один из самых ярких светильников Христовой веры. В этом оригинальном духовном характере Казани больше, чем во всех вещественных памятниках её, сохранились следы той своеобразной эпохи Русской истории, которая так резко отличалась всеми своими взглядами и приёмами от современной истории нашей. В века московских царей право¬славие было глубочайшею коренною основой нашей государственности, нашей народности; русские цари, русский народ не пос¬тигали тогда ничего русского вне православной веры; и созна-тельно, и бессознательно это чувство руководило всеми пред¬принял ми, всеми людьми. Вековая борьба с многообразными азиатскими хищниками, обложившими кругом своими царствами, ханствами, ордами тесные пределы Московского царства, была прежде всего борьбой с мусульманством. Исторические обстоя¬тельства сложились так, что освобождение России от ига кочевников было вместе с тем освобождением христиан православных от нечестивого мусульманина; завладевшего ве¬ликою славянскою рекой, доступ к Каспию, доступ к Азовскому и Черному морю, обеспечение мирного русского посе¬лянина от хищных набегов, — было вместе с тем победой православной Руси над темным царством Магомета.
Каждый шаг исторического роста России того времени был смертным ударом Исламу в лице того или другого ханства, и вместе новою ступенью для распространения веры право¬славной. Оттого-то церковь православная всегда шла во главе этой исторической борьбы, внушала царям самый замысел её, надобно попу Сильвестру, вдохновляла их на борьбу, подобно Сергию Радонежскому или Васьяну Рылу, благословляла и тор¬жествовала победы, сопровождала воинские рати и устроила владычество православия еще на дымящихся огнем и кровью развалинах навоеванных городов и царств, раньше чем
- 477 -
гражданская власть успевала вводить в новые области свои суды и порядки. Этим только и можно объяснить себе удиви¬тельно полное и скорое внедрение в русское государственное тело чуждых ему политических организмов, поразительно быстрое обрусение разных Астраханей и Казаней, Тобольских и Иркутских областей, между тем как все наши завоевания позднейшего времени, все Самарканды, Ташкенты, Варшавы, Гельсингфорсы остаются подолгу враждебными и чуждыми Рос¬сии иностранными государствами своего рода, где русский человек не может чувствовать себя хозяином. Русские времен Московского царства были также веротерпимы, как и мы; они не мешали мусульманину исполнять свои мусульманские религиозные обряды, строить мечети, почитать мулл и имамов. Но они были искренни и прямо ставили свои задачи. Они за¬воевывали города и страны для того, чтобы быть хозяевами в них, и, действительно, делались немедленно хозяевами без всякого смущения и уловок, с твердою верой в свое право; себе и своему отводили господствующее место и сразу создавали в отвоеванных странах такие условия, при которых рус¬скому человеку было возможно и удобно угнездиться в новом гнезде. То же самое делают и теперь везде, где это нужно им, англичане, немцы и все практические народы Европы. Иван IV, взяв Казань, сейчас же учреждаете в нем архиепископство и строите ряд соборов и монастырей; сей¬час же отводить под русский город Казанский кремль и все ближайшие к нему места, удобные для защиты и торговли, а татар, во избежание всяких будущих столкновений и недоразумений, выселяете в отдельную слободу, где им не мешают русские, ж они не мешают русским. Оттого-то в первые же годы после завоевания в татарской Казани уже появляются великие святители православной церкви, св. Гурий, св. Варсонофий и св. Герман, появляются православный иконы, чествуемый целою Русью, и на днях еще чуждая нам Казань
- 478 –
делается вообще одним из твердых столпов русской народ¬ности, русской церкви, русского государства.
***
Мы не хотели покинуть Кремля, не обойдя по так назы¬ваемому «купеческому бульвару» его старый стены. Бульвар этот заворачивает по-над рекою Казанкою и открывает вид на окружающие Казань луга, на Волгу и её горную сто¬рону. Памятник убитым, адмиралтейская слобода со СВОИМИ заводами и фабриками, Зелантов монастырь, — всё теперь у ваших ног. Кремлевские стены и башни стоять со времен царя Ивана Васильевича Грозного. Татарская Казань была окружена не каменною, а деревянною дубовою стеною: бревен¬чатые срубы её были насыпаны плотно утоптанным хрящом и илом и вместе со рвом семисаженной глубины представляли собою тоже надежную твердыню, но все-таки, ради опасности «огненного запаления» и гниючести своей, были заменены при Грозном более долговечными каменными стенами. Низкая и широкая Тайницкая башня, выходящая к реке Казанке, где были когда-то Муралеевы ворота, и через потайной ход которой осажденные ходили по ночам добывать воду, смотрит особенно характерно. Многие другие башни Кремля, поминаемый в летописях Казанской осады, не были возобновлены Иваном, по¬тому что охват прежней деревянной крепости был много обширнее позднейшей каменной стены. Только крестный ход, который ежегодно происходить здесь 2 октября в день взятия Казани, продолжает по старому обходить не один теперешний кремль, а все те местности, которые некогда захватывались стенами татарской крепости от Спасских же ворот идет и главная улица Казани — Воскресенская. Тут гостиный двор, тут Дума, тут все лучине дома и магазины города. Александровский пассаж, — пожертвованный городу местным миллионером Александровым у красил бы любую столицу. В конце улицы университет с
- 479 -
клиниками. Огромное здание университета — в просторном и благородном стиле, отличающем все постройки времен Але¬ксандра I. Когда-то на дворе его стоял памятник Державину, перенесенный с 1871 года на театральную площадь.
Воскресенский собор большой, пятиглавый сохранил свой старинный стиль, несмотря на перестройку.
На этой площади не только очень хороший и большой театр, но и весьма представительный дом Дворянского Собрания. Тут же Державинский сад и памятник.
Барельефы на постаменте этого памятника несколько сухи, но колоссальная фигура поэта посажена величественно. Академические традиции сороковых годов, конечно, не дозволили художнику представить поэта иначе, как в безличном образе классического мужа, с непокрытою головой, в сандалиях и легкой тунике, опирающегося на лиру, чуждого всякой индиви¬дуальности, всякой национальности, всякого определенного века. Это собственно не статуя Гавриила Романовича Державина, а статуя поэта вообще. Вдохновенно счастливый взгляд поэта и изящно задумчивая поза его переданы очень удачно, но, мне кажется, следовало бы придать лицу поэта более серьезности и грусти. Он смотрит на памятнике через чур уже весело, хотя очи его и вперены в небо, так как художник замы-слить изобразить Державина в ту именно минуту, когда он сочинял оду о Боге.
Мы объехали все более интересный местности Казани: Про¬ломную улицу, где главным обрывом кишит вся торговля её, Николаевскую площадь, Покровскую и Грузинскую улицу, лучше других застроенные; были и около прудка Черяооверской улицы, этого скудного остатка когда-то многочисленных «Поганых озёр» татарской Казани, были и на Арском поле, на котором пролили в свое время столько крови русские и татарские удальцы, на котором Япанчи мерились своими ратными доблестями с Воротынскими и Курбскими, а теперь мирно торгуют рядом друг с другом русские и татарские лавочники.
- 480 -
В одном из маленьких переулков города мы осмотрели замечательную по архитектуре старинную церковь св. Петра и Павла. Хотя она построена богатым казанским купцом Михляевым, при Петре Первом, в память пребывания в Казани этого великого государя, но архитектура её скорее XVII или даже XVI вежа; восточною пестротою своего убранства она напоминает отчасти храм Василия Блаженного в Москве, а стилем постройки с своим характерным и высоким красным крыльцом Московский же Покровский собор. Колокольня, стоящая рядом, гораздо миниатюрнее самого храма. Он весь расписан разноцветными травами и арабесками, увить по всем колонкам, карнизам и наличникам окон пестрыми гирлян¬дами алебастровых цветов, крыши его разделаны яркими шахматными полями, под куполом и кругом всего верхнего яруса писанный красками фигуры святых; такая же фигуры святых вырезаны на верху церкви и на ограде св. Словом, этот оригинальный храм расцвечен и расписан затейливо, пестро и ярко, будто какая-нибудь китайская ваза, и я уверен, что редко можно встретить на Руси другую похожую на нее церковь.
Казань вообще смотрит уже далеко не простым губернским городом, а своего рода столицею целого края. Она полна учебных заведений всякого рода, и особенно важна для местного населения своею духовно-просветительною деятельностью, — этим историческим заветом её верных святителей. «Братство св. Гурия» неутомимо переводить книги Священного Писания на языки чуваш, черемис, татар, мордвы и различных сибирских инородцев, заводить школы, посылает миссионеров не только в окрестные места, но я в дальние углы Сибири. Осо¬бенно много содействуешь этому, не говоря уже о Казанской Духовной Академии, превосходно устроенная братством в та¬тарской части города «инородческая учительская семинария», где дети инородцев приготовляются просвещать своих собратьев русскою цивилизацией и христианскою верой. Во время
- 481 -
путешествия моего по Средней Азии, я встречался со многими из воспитанников этой замечательной семинарии, почтенными педагогами-цивилизаторами киргизов, сартов и туркмен. Все они с необыкновенною любовью и уважением вспоминали самоотверженного подвижника науки и веры, недавно умершего директора своего Ильминского, замечательного знатока инородческих языков, которого неутомимой ревности семинария главным образом обязана своими плодотворными результатами.
Казань для этого края — естественная просветительница во всех отношениях. Недаром здесь возник и очаг научного просвещения, — университет. Хотя, быть может, он был создан несколько ранее, чем жизнь предъявила свои требования на него, по одному теоретическому соображению в его будущей пользе, но тем не менее в настоящее время целая группа русских областей по Волге, Каме, Вятке живет в умственном смысле силами Казанского Университета; его влияние отражается даже на губерниях Западной и Восточной Сибири, пока новый специально сибирский университет — Томской, — еще не окреп и не разросся настолько, чтобы стать самостоятельным рассадником образованных деятелей для своей страны.
Казань — представительница своей стороны и в торговом отношении. Она стоить на старом торговом и административном пути, который спокон веку шел из Москвы через Владимир и Нижний к Уралу и в Сибирь. В Казани старая Русь встречалась впервые с аратскими элементами. До Казани в этой же приблизительно местности было Болгарское царство, до Болгарского — такая же торговая и богатая Болгария, хотя и неведомая нам в своих точных границах, но во всяком случае несомненно лежавшая в бассейне Камы. Устье Камы, прикрываемое неприступными для своего времени укреплениями Казани, можно было считать открытыми воротами из России в Заволжье, к Уралу, в далекие сибирские места, в маловедомые и трудно доступный области, где гнездились уже не европейские, а азиатские народности. Поэтому устье Камы, или
- 482 -
вернее город, владеющий им, должен был издревле сделаться громадным торговым центром, куда русский товар привозился для обмена на азиатский, а в то же время должен был стать и передовым боевым оплотом азиатских народов против неудержимо разраставшееся силы Московского царства. Борьба за Казань, за эти ворота Азии, была поэтому роковою необходимостью как для азиатского мира, так и для русского. Оттого-то Казанское взятие в истории России имело почти такое же значение, как Куликовская битва, и было торжествуемо современниками как величайшее и радостнейшее событие. Сло¬мить Казань — значило сломить Азию в её собственной твердыне, а не только свергнуть иго её, как это сделал Иван III, значило, из защиты перейти наконец в наступление, из освободившегося данника Азии превратиться в её владыку.
Действительно, после присоединения к России царства Казанского сами собою, какою-то неудержимою силою, сейчас же присоединяются к России сначала царство Астраханское, а скоро после того и Сибирское, — уже доподлинная Зауральская Азия. Это было тогда, до того ясно для всех, что сейчас же после взятия Казани при дворе царя Ивана появляются послы могущественнейших Среднеазиатских властителей, Сибирского, Хивинского, Бухарского, Тюменьского и других ханов, кото¬рые никогда почти не посылали прежде послов в Москву, но которые поняли теперь, что Московский царь стал со царём Казани одним из великих владык Азии, и потому приходи¬лось волей-неволей искать его дружбы и милостей.
Такое исключительное положение Казани поддержало её торговое и промышленное значение и в составе русского царства.
Хотя в последние годы Казань понесла сильный урон вследствие того, что осталась в стороне от железных дорог, но в настоящее время это неудобство уже устранено, и трудно сомневаться, что в недалеком будущем старый путь к Уралу на Пермь и Екатеринбург превратится в железный,
- 483 -
и рельсы протянутся от Волги до Сибирских притоков Оби, в осуществление того, давно замышленного плана, который уже начал было приводиться в исполнение постройкою Екатеринбург - Тюменьской железной лиши. Во всяком случае, даже и без прямого соединения Казани с Сибирью железным путем, сибирская и уральская торговля не минует Казани, но крайней мере, в течете большей половины года, когда является возможность сплавлять грузные и дешевые сибирские и уральские продукты самым дешевым из всех существующих способов перевозки, — водою по Каме, с которою не в силах конкурировать никакая железная дорога.
Трудно вообще сомневаться, что Казани, при условиях её географического положения, предстоит еще блестящая будущ¬ность во всех отношениях, и нельзя не пожелать, чтобы в ожидании более широкой, просветительной, торговой и промыш¬ленной деятельности своей старая столица Едигеров и Улу-махметов обеспечила прочным образом свое прямое сообщение с Волгою и её горным берегом.

[Seneca]

-499 -
XIV.
Древнерусские памятники Нижегородского кремля.
Собор Михаила Архангела — прапрадед всех нижегородских храмов и ровесник самому Нижнему Новгороду, потому что построен вместе с ним в 1198 году, еще до нашествия татар.
Конечно, он не раз перестраивался после того, но все-таки сохранил свой древний вид и свою удивительную ори¬гинальность.
Купол его — острый восьмигранный шатер, поднимающиеся над храмом, как опрокинутый кубок. Простота убранства его уже совсем старинная; а вместе с тем в нём и много богатства. Царские врата из кованого серебра; чудно украшен¬ная икона Печерской Божьей Матери, пудовые оклады образов редкой древней живописи.
На особой металлической доске начертана многовековая история этого маститого старца-храма, а по стенам стоять гробы многих князей нижегородских, — тоже своего рода красноре¬чивый страницы истории.
Кафедральный собор Спаса Преображения, хотя много моложе своего соседа, но еще более его полон историческими реликвиями. Основание его совпадает если не с началом самого города, то все-таки с очень важным событием нижегородской истории — с перенесением в первый раз престола великокняжеского из Суздаля в Нижний. Случилось это в 1351 году, спустя 150 лет после построения Нижнего при великом князе суздальском Константине Васильевиче, которому хотелось, в ожесточенной борьбе его с Москвой, создать при слиянии Оки с Волгой и более безопасный от напора Москвы и вместе более выгодный для торговли центр своему княжеству.
- 500 -
Преображенский собор напоминаете собою московский Успенский, только само здание поплечистее и главы его не золотые, а белые, отчего он много теряет. Внутри его — целый готовый музей древней иконописи, интереснее которого трудно встретить. Древняя Русь живьем пышет в общем впечатлении его и в каждой подробности. Пятиярусный иконостас сплошной позолоты, по старинному прочной, и в нем все громадный иконы необыкновенной ширины, какой уже теперь нигде не увидишь; налево от царских врать сряду пять таких огромных образов Божией Матери, направо — пять сряду таких же образов Спасителя. Живопись еще детской наивности, детского неумения. Колоссальные черные лики, способные скорее испугать чем умилить богомольца, головы шире плеч, руки младенца на груди бородатых великанов, все смотрят мрачно и су¬рово-требовательно, так что ни в ком ив них не при8наешь кротких подвижников той религии любви и всепрощенья, ко¬торой они в действительности служили всю свою жизнь. Зато все жги лики в тяжело кованых серебряных и золотых ризах, в сплошных жемчугах, в одеждах из драгоценных камней... Зато на них все надписи XIV, XV, XVI века... Вот огромный образ Спаса Нерукотворённого, перенесенный только из Суздаля в 1352 году, как гласить его надпись, а в Суздале пробывший, может быть, тоже столетие... В пару этому Спасу — тоже отдельно от всех — громадная икона Скор¬бящей Божьей Матери, почитаемая чудотворною, тоже вся покры¬тая золотом и драгоценными камнями... И десятки еще других таких же Древних, таких же безмерно богатых икон.
Доска огромных размеров заключает в себе до пяти-десяти девятых, изображенных каждый на особой дощечке в золоченом окладе тончайшей резьбы, и под иконой каждого святого вложена частица его мощей. Все вместе — это целая сокровищница веры н археологии. В отдельных золоченых киотах помещены частицы мощей казанских святителей Гурия, Германа и Варсонофия, царицы Елены и других.
- 501 -
Меня остановил около себя еще один громадный золоченый киот правой стены собора, хотя тут уже не было никаких следов старины. В киоте этом — совсем новая картина Вознесения Христова, окруженная изображениями всех тех свя¬тых, дни празднования которых имели какое-нибудь отношение к событиям царствования Императора Александра II. Под киотом этим в особой золоченой витрине — венок белых и лиловых цветов с гроба Царя-Мученика, привезенный депутацией от Нижегородской губернии. Рядом с этим трогательным вспоминанием об Освободителе народа, старый хо¬ругви нижегородских князей и целый ряд досок в стенах с надгробными надписями. Тут все исторические имена, дышащие далекою стариной;
«Князь Иоанн Дмитриевич, именуемый «Брюхатый», погибший в битве при р. Пьяне, «Великий князь Иоанн Борисович, именуемый Тугой Лук», «Нижнего Новгорода отчичъ и славный богатырь в землях русских», как называет его князь Курбский; родоначальник независимых князей нижегородских ве¬ликий князь Константин Васильевича с сыновьями своими Андреем и Дмитрием, жена Константина Васильевича великая княгиня Анна Грековна и жена Андрея Константиновича — «ино¬киня Васса, в схиме Феодора» и много других... По другую сторону храма такие же надгробные надписи над гробницами нижегородских архипастырей — Филарета, — первого и, кажется, единственного митрополита этой епархии, крестившего Петра Великого, — Питирима, известного борца против раскола, и других.
Сами гробницы всех этих святителей, князей и княгинь помещаются в нижних полуподземных сводах храма, как раз под надписями верхнего храма. Эти массивные словно придавленные своды идут под всем собором и представляют из себя громадный погребальный склеп. Но склеп этот вместе и храм. В нем три придела: в середине Казанской Божьей Матери, освободительницы Москвы, направо Дмитрия Со¬лунского,
- 502 -
в память князя Дмитрия Михайловича Пожарского, на¬лево — Козьмы и Дамьяна, в память Козьмы Минича Сухорукова. Тёмные закоптившиеся иконы в широких и низких иконостасах, ряды могильных плит 8а черными решетками, мер¬цавший кое-где у образов лампады, скорее усиливающая, чем разгоняющая темноту, придают этому подземному храму впе¬чатление настоящего могильного склепа.
В склепе этом, в левой стороне его, — главная историче¬ская знаменитость Преображенского собора —гробница Козьмы Минина, Она образует собою отдельную часовню своего рода, в которую спускаются ив верхнего храма. Этот спуск — верх художественности. Островерхий кувуклий строго русского стиля, расписанный в пестром вкусе красок и узоров Василия Блаженного, осеняет собою окруженный решёткой Провал в нижний склеп, куда ведут с двух сторон две узенькие лестницы.
Под сенью этого же шатра, тут же на стене верхнего храма, красуется большой ратный стяг с изображением Спаса и вышитыми золотом надписями, — точный снимок с того исторического стяга, под которым двигалось на освобождение Москвы воинство князя Пожарского и которого подлинник хранится в московской оружейной палате. По сторонам его два другие знамени, те самые, с которыми граждане Нижнего провожали в Москву это воинство. Древние хоругви эти, когда-то расшитый шелками и золотом, теперь совсем изветшали, облезли и выцвели, хотя изображенные на них иконы Преображения Господня и Архистратига Михаила еще можно различить довольно ясно.
Если вы взглянете черев верхнюю решётку вниз, то пе¬ред вами развернется таинственная тьма нижнего подземелья, едва нарушаемая бледным сияньем лампад... Мы тихо спу¬стил на, вниз, в эту мерцающую полутьму.
Там под изящною аркой ив белого мрамора, изрезанною мраморными строками надписи, золотая икона Ковьмы и Дамь¬яма,
- 504 -
и под нею массивная гробница черного мрамора. Верхняя доска гробницы тоже вся в надписях старинного письма.
Большой крест дорогой серебряной резьбы поддерживает две золоченые лампады, горящие перед образом, над этою славною гробницей. Резьба на кресте —целый тропарь Живо¬творящему Кресту Господню, искусно вырезанный мелким уставом. Стены часовни не ясно отливают своим тёмно-малиновым и темно-серым мрамором, отражая в них колеблющийся свет лампад. Глубокое благоговение охватило нас, когда мы очутились в этой безмолвной полутемной усыпаль¬нице. Мы поклонились до земли гробу великого гражданина русского и долго растроганные стояли перед ним.
Великий Петр сам почтил земным поклоном гроб «избавителя России», как он назвал Минина.
30-го мая 1722 года он праздновал в Нижнем 50-тилетие свое и вместе с тем 500-летие города Нижнего. В Преображенском соборе слушал он в этот знаменательный день обедню и сам пел здесь с певчими на клиросе и читал апостола.
***

Над обрывами Волги еще в стенах кремля разбить сад для гуляний. Мы нашли в нем много простого народа, кото¬рый, по-видимому, с большим удовольствием пользуется воз¬можностью подышать чистым воздухом и посидеть в зелёной тени деревьев. Посредине сада памятник Минину и Пожар¬скому. Это небольшой гранитный обелиск весьма мизерного вида, совсем недостойный богатого торгового города, столицы Волги своего рода, а еще менее таких великих имен истории.
Камень, слишком узкий и некрасивой формы, вдобавок уже треснул поперек, а внизу залатан чем-то. Барельефы на нем — каше-то казенные и словно украденные, до того уже они скудны: два золоченых гения венчают лавровыми венками на одной стороне портрет Минина, на другой — князя Пожарского. Никакой идеи, никакого стиля, никакого изящества. Нижегородцы
- 504 -
утешают себя легендой, будто известный памятник Минину и Пожарскому, стоящий на Красной площади в Москве, был собственно приготовлен для Нижнего и попал в Москву совершенно неожиданно. Так ли это или нет, во всяком случае с того времени можно было без особенного труда этому городу всесветной торговли — соорудить на одни собствен¬ный свои средства памятник великим гражданам своим какой угодно цены.
Большая часть кремлевских стен гораздо ниже сада; все склоны к ним выложены зеленым дерном, везде проведены опрятные дорожки. Мы не утерпели, чтобы не побродить по зубчатым стенам старого кремля и забрались с них на самую высокую башню, с которой можно было, как с крыльев птицы, полюбоваться во все стороны за окрестности Нижнего. Нас приятно поразила непривычная русскому глазу чистота и прибранность даже на кремлевских стенах, никем почти не посещаемых. Вид с Николаевской башни —един¬ственный в своем роде, и Ока и Волга видны во всей своей красоте до горизонта, на десятки верст покрытый судами, плотами, пароходами... Баржи кажутся нам отсюда сверху каким-то микроскопическими каракатицами или черепахами, медленно ползущими по голубой скатерти вод, а пароходы — бойкими водяными паучками, торопливо пробегающими навстречу друг другу, и бороздящими это многоверстное голубое зеркало длинными белыми царапинами своих пенящихся следов... За Волгой на неохватных зеленых лугах её еще сверкают, будто крупные осколки стекла, озёра, реки и лужи недавнего весеннего разлива, хватавшего, по-видимому, до далекого гребня, опоясывающего горизонт. Село Бор, видное нам отсюда со всеми своими многочисленными церквами, плавает тогда, как остров на этом Волжском море. Но при всей чудной шири и мощи этого пейзажа, досадно видеть, что две величайшие реки России, главные артерии её промышленной и торговой жизни, Ока и Волга, уже наполовину, — пожалуй, даже на три четверти, —
- 505 -
выедены, словно тело болезненным наростом, песчаными отмелями, что с каждым годом всё более и более вгрызаются в их русло, неудержимо зарастая и с обоих берегов и в середине... Казалось бы, самая упорная борьба против этих смертоубийц великих исторических рек могла бы вестись, по крайней мере, здесь, у подножия древнего кремля, вокруг пристаней мировой ярмарки.
***
С другой стороны кремля, по так называемый Александров¬ской набережной, тоже разбить публичный сад. Он спускается к Волжскому берегу несколькими террасами... Тут разные рестораны, павильоны, все, что обыкновенно бывает в таких городских садах. Сад содержится в большом порядке, как и весь впрочем город, которого чистота, удобства и приливе бросаются в глаза приезжему, вообще не избалованному в своей родной стране особенно строгим благоустройством городов...
На Александровской набережной — прекрасные дома местных богачей Руковишникова и Бурмистрова, оба очень изящной архитектуры. Но меня гораздо более интересовала тут же стоящая старинная Георгиевская церковь.
Её стиль совсем особенный. Хотя церковь эта построена всего в 1702 году, при Петре I, но она вся проникнута па¬мятью великого князя Георгия Всеволодовича, полна замечательных древностей его времени. Пятиярусный иконостас её, писанный по золотому фону и украшенный вместо иконных рам множеством сквозных золочёных колонок искуснейшей резьбы, до такой степени напоминает иконостас Астраханская собора, своего современника, что кажется работой одного и того же мастера. Царские врата совсем особенный, каких я не видал нигде в другом месте: они глубоко вделаны в иконостас, и широкие притолоки их из такой же тонкой зо¬лотой резьбы, как и сами врата, так что все вместе представляет собою род резного шкафа. Ни солнца, ни креста
- 506 -
над Царскими вратами нет, но зато целый ряд оригинальных деревянных иконок, с изображениями Иерусалима Небесного, Сиона и пр. селений горних, старинного рисунка.
В первом ярусе иконостаса иерусалимская Божья Матерь, в виде статуи, с младенцем; сторож, показывает её нам древние святыни, счёл нужным рассказать нам, как один архиерей приказал когда-то вынести вон эту статую, но вдруг ослеп, — и испуганный велел возвратить ее назад, получи в после этого исцеление...
Большем почитанием пользуется в Нижнем - Новгороде пребывающая здесь чудотворная икона Смоленской, Божией Ма¬тери Одигитрии. Она вся залита жемчугом и каменьями. Кроме того целый киот около неё наполнен драгоценными приношениями, сделанными ей в разное время.
В правом углу у алтаря висит несколько бесценных старинных складней великих князей Суздальских. Все они очень увесистые и весьма почтенных размеров, хотя их и носили на груди во время битв тогдашние князья-богатыри. Тут же любопытный по своей оригинальности старинный образ Саваофа, отдыхающего после шести дней творения. Бог изображён в виде старца, сидящего на кровати, и указывающая рукой на круг, внутри которого Матерь Божья с младенцем Спасителем на руках.
В других кругах помещаются разные святые, а всё вместе представляет собою форму звезды. В такой же форме звезды изображена на других иконах и Божья Матерь.
Вообще трудно перечислить все археологические редкости и святыни этой своеобразной церкви.
Мы добросовестно объехали главный улицы Нижнего, чтобы ознакомиться, по крайней мере, с наружностью его.
Большая Покровка — своего рода Невский проспект для Нижнего; в длину она чуть не три версты, но зато изрядно тесна, и дома на ней не отличаются особенною красотой, за исключением разве очень красивого дома Кудряшова. Как во всех старых
- 507 -
русских городах, узкие улицы Нижнего не обсажены, к сожалению, деревьями, хотя сады в нём изобилуют и придают ему особенный вид своими курчавыми зелеными шапками. Тро¬туары превосходны, мостовые в полной исправности, и везде царить чистота и порядок, делающий большую честь городу. Мы видели здесь, хотя и мимоходом, много учебных заведений, видели Александровский Дворянский Институт, гимназии, пре-красные дома женского епархиального училища и училища реального, два приюта, богадельни и проч.
Съехали мы вниз чрев Дворянскую и Малую Покровку уже не по Зеленскому, а по Похвалинскому спуску, названному так по имени церкви Похвалы Св. Богородицы. На полугоре мы заехали в Благовещенский монастырь, тоже одну из древнейших святынь Нижнего. По предан1ям, он существовал уже в начале XIII века, с первых дней основания Нижнего. Архи¬тектура главного храма вполне сохранила свой средневековой характер. Фризы окон расписаны синими и красными колон¬ками, низкая сводчатая галерея окружает храм, как во всех старинных церквах. Но внутри уже не сохранилось ничего древнего, кроме отдельных икон. На одной из них, по-жертвованной, по преданию, св. митрополитом Алексеем, уцелела надпись X века. Вообще этот монастырь полон воспоминаний о митрополите Алексее. Некоторые приписывают ему даже самое основание монастыря. Двор монастыря обращен в настоящее кладбище. Тут из стари хоронят своих покойников богатые нижегородце граждане, поддерживающие мона¬стырь своими вкладами. У входа в монастырский двор церковь св. Митрофана, должно быть, построенная не очень давно — вся синяя сверху до ниву. Своею аляповатою архитектурой и гру¬бою окраской она совершенно портить общий художественный вид древней обители.
У самого конца Похвалинского спуска —характерная старин¬ная часовенка Дивийского монастыря над ключом воды, из которого, по преданию, пил св. Алексей митрополита, отдыхав¬ший
- 508 -
здесь за возвратном пути из Орды в Москву. Вокруг часовни, внутри её — толпы народа служат молебны чтимой иконе и черпают воду ив священного ключа.
Последний старинный храм мы осмотрели на Нижнем Ба¬заре, на Рождественской улице, которой название дал именно в тот храм Рождества Богородицы. Церковь эта больше известна в народе под именем Строгановской, потому что она по¬строена известными соляными промышленниками Строгановыми в царствование Петра Великого и до сих пор содержится и поддерживается графами Строгановыми, как историческая и вместе с тем семейная их святыня. Петр Великий проездом в Персидский поход 1722 года останавливался в доме Строгановых и слушал в Рождественской церкви всенощную накануне дня своего пятидесятилетия.
Местное предание приписывает некоторый иконы этой церкви кисти известного итальянского художника Караваджо; рассказывают, будто Строганов за большие деньги перекупил у Караваджо эти иконы, заказанные ему сперва Петром Великим для Петропавловского собора в Петербурге. Петру итальянский художник написал взамен этих другие, но про¬ницательный глаз монарха узнал свои иконы, войдя в Стро¬гановскую церковь и, как говорить предание, приказал за это запечатать её. Красота Строгановской церкви так поражала современников, что о ней сложилась такая же легенда, как о Василии Блаженном и других знаменитых постройках.
Уверяют, будто строителю её выкололи глаза, чтобы он уже никогда более не мог построить ничего подобного.
И нужно сказать правду, подобный храм вряд ли увидишь где-нибудь в другом месте. Поднимаются к нему по крутым ступеням, потому что он стоить на каменном пьеде¬стале своего рода — на склоне горы. Наверху кругом церкви садик, из которого удобнее, чем с улицы, осмотреть в подробности эту удивительно оригинальную постройку. Стиль её запоминает собою в общих чертах Покровский собор в
- 509 -
Лосеве и известную старинную церковь в Шереметьевском Останкине. Это пятиглавый собор с тесно сближенными вокруг высокой серединной башни четырьмя меньшими башен¬ками, увенчанными характерными луковицами и затейливо вы¬резанными, обильно разветвленными золотыми крестами. Ярусы здания идут кверху, суживаясь ступенями, радуя глаз изящною простотой своих линий и размеров. Но при этой благородной простоте архитектурных очертаний своих, Строгановский храм с головы до пять одет в самые фантастические и пестрые одежды. Он весь расписан по малиновому фону травами и арабесками; он весь облеплен белыми колонками, белыми карнизиками, белыми фризами, по всем углам и ребрам своим, по всем поворотам стен, вокруг каждого окошечка, под каждой крышкой, под каждым кокошничком и купольчиком. Целые букеты, гирлянды, виноградные гроздья, акан¬товые листья, плоды и цветы — обсыпают его; и все это не алебастр, не штукатурка, а мастерски выточенная внутри не¬подражаемая каменная резьба, которая и могла поэтому несо¬крушимо продержаться два века. Малиновый фон едва прочитывается из-под этой белой инкрустации, сообщающей храму вид чудного мраморного изваяния. Нам говорили, будто Англи¬чане не рая приезжали нарочно смотреть эту единственную в своем роде постройку. К сожалению, изящная колокольня уже падает, верх её снять совсем, ради безопасности, и вот уже четвертый год медленно тянется её перестройка. Хотят в точности возобновить и исправить все старое, а нынешние мастера не в силах сделать такой резьбы. В самой церкви тоже многое пришло в ветхость, но службы еще идут пока. 20.000 рублей, данные на перестройку графом Строгановым, как передавали нам, уже израсходованы, а дело далеко не доведено до конца, и теперь Строгановская контора ведет пе¬рестройку на свой счет.
- 510 -
Хотя ещё далеко до времени Нижегородской ярмарки, однако, было бы совестно будучи в Нижнем, не посетить «Макарьевской стороны», где помещается это всесветное торжище. Из Нижнего Базара в неё вдуть по очень длинному деревянному мосту, достроенному на плашкоутах чрез самое устье Оки. Теперь ярмарка — безжизненный труп, и не может, конечно, дать никакого понятая о том движении, шуме, пестроте, много¬людстве, богатстве, которыми она поражает глаз и воображение путешественника в начале августа, в разгар торга. Но однако и этот опустевший и омертвевший футляр её, ко-торый мы теперь осматриваем, интересен и удивителен не на шутку. Когда глядишь за эти неохватный безмолвные про¬странства, сплошь застроённые целыми рядами громадных каменных корпусов, стоивших в свое время десятки миллио¬нов, лавок китайских, индейских, персидских, бухарских, пассажей, балаганов, складов, трактиров, с правильною сетью многочисленных кварталов, улиц и переулков, с водопроводами, бульварами, тротуарами и мостовыми, с тыся¬чами вывесок, и сотнями имен всех известных в России торговых и фабричных фирм, сибирских, кавказских, польских, с роскошным дворцом Главного Дома, в кото-ром одном уместится целое население, с великолепным ярмарочным собором, осеняющим своими крестами весь этот торговый лабиринт, — поймешь всю колоссальность этого торжища, и поверишь его пятисотмиллионным оборотам...

- 510 -
XV.
Заключение.
Нижний - Новгород особенно ярко осветил мне знаменатель¬ный для нас смысл того обычного пути вспять по Волге, не вниз, а вверх её, во которому нам невольно пришлось воз¬вращаться из варварских ханств Чингиза и Тамерлана в
- 511 -
сердце России. С каждым шагом нашем вперед все более и более убывала кочевая степь, азиатчина, мусульманство, все сильнее и обильнее подливала нам навстречу родная волна русской речи, русских лиц. русского обычая, вставали перед нами один за другим непрерывною чредой все более русские, все более исторические, все более православные города и села; за Астраханью Саратов, за Саратовым Казань, за Казанью Нижний... В Нижнем уже чувствуешь себя совсем на родине, в самом очаге её коренных исторических стихий. Это уже не Русь, утвердившаяся среди чуждых народностей, овладев¬шая ими, но еще отовсюду окруженная ими, как в Астрахани или Казани, а исконная, сплошная, настоящая Русь, создавшая здесь свой оплот еще тогда, когда лицом к лицу с нею стояли кругом могучие враждебный царства, из этих стен напиравшая на них, и в этих стенах отбивавшаяся от их натисков.
Этот самый Нижний Новгород, который стал впоследствии местом встречи мирных торговых сил Азии и России, посредником в дружелюбном обмене их промышленных богатств, который овладел Волгой, как её главный рынок и её главная пристань, — в течение нескольких веков, начиная с первых годов XIII столетия, служил для русской силы своего рода остриём меча, направленным против Азии, про¬тив кочевников степей, против мусульманства, и в смысле нападения, и в смысле защиты, Недаром основатель его вен¬ки князь Юрий Всеволодович геройски встретил своею малочисленною ратью несметный полчища Батыя и геройски пал защищая русскую землю, на берегах Сити... Это был знаме¬нательный пролог своего рода к той исторической роли, ко¬торая выпала потом на долю Нижнего... Нижний боролся с Болгарами, с Мордвой, с Казанью, — и кончил тем, что русская сила разлилась-таки из него и на Булгары, и на Мордву, и на Казань, и потом дальше вниз по Волге, за Волгу, за Урал.., Суздаль и Нижний собирали так заботливо
- 512 -
свои полудикое области для того, чтобы передать их потом, вместе с собою, народившемуся могучему центру русской силы и будущего царства Русского — Москве. В дни своего основания этот Новгород был, действительно, Нижний, потому что он представлял собою крайнее низовье Волги, бившей тогда в русских руках. Дальше Нижнего, к востоку, к югу от него — Волга была еще тогда чужая, не русская, скорее Итиль, чем Волга.
Отслужив такую важную историческую службу старой Руси, Нижний Новгород не мог стать иным, как глубоко-русским, как старинно-русским, каким мы и видели его теперь. По¬разительное сходство его старых соборов, его древних икон с кремлевскими соборами, с древними иконами Москвы, — да¬леко не случайное сходство, так же, как не случайно вид его зубчатых стен и башен, забравшихся на горы над стремнинами Волги, напоминает вид Киевской Печерской Лавры отражающейся в пучинах Днепра. Это сходство внешних черт говорить прежде всего о внутреннем единстве духа, оживлявшего в свое время основный гнезда русской народ¬ности, разделенный друг от друга сотнями и тысячами верст. Русский человек, молившийся в Нижнем тем же святым угодникам, как и в Москве, привыкши видеть в обоих городах одни в те же монастыри и церкви, тот же обычай во всем, ту же речь, те же службы, таких же архиереев и священников, таких же князей православных, ветви одного и того же чтимого им корня, — конечно, не мог не болеть и в стенах Нижнего болями Москвы, не мог не чувствовать здесь стыда, горя, негодовавшие, слыша о чужеземном пленении стольного города своего и о разорении земли Русской... Оттого только и могла Волжская, Камская, Приокская Русь двинуться в годину бедствий на спасение Москвы всем своим миром православным, готовая лечь костьми за общие святыни, за общую веру, за освобождение от врагов всем одинаково родной земли...
- 513 -
Нижний Новгород, верный своей исторической рол, и в годину лихолетья показал себя тем же гнездом воинствую¬щей народности русской, каким он быль в старые века; он встал во главе народного движения на защиту исторического существовали России от одолевавшего её польского католи¬чества, —мужественно отстоял её независимость и возвратил России русских царей и русское православие. Замечательно, что ни бунт Стеньки Разина, ни Пугачевщина, овладевшие без всякого труда низовыми городами и областями Волги, и выражавшие собой бурный подъем подавленных государством Московским разрушительных стихий своевольной удали и гра¬бежа, не могли ничего сделать Нижнему Новгороду, этой неиз¬менной древней твердыне русской государственности.
Оттого-то и меня, напитавшегося долгими впечатлениями азиатского мусульманства, бесконечно радуют и бодрят эти жи¬вые отпрыски Москвы в Астрахани, в Казани и особенно здесь, в Нижнем, — это присутствие везде здесь однородной, крепко укоренившейся, неспособной изменить себе русской силы, радует, что теперешняя, современная нам Русь хранить еще в себе, как свою народную святыню, свои древние храмы и образа, башни и стены своих кремлей, легенды и памятники своих православных обителей. Она чувствует в них сво¬им здоровым инстинктом истинные корни своей народности, а чем глубже, чем древнее эти общие для всех областей русских исторические корни, тем крепче и надежнее стоить могучее дерево народности, тем своеобразнее и ценнее в общем хоре народов и её собственные дела и мысли. При та¬кой стойкости народного духа уже невозможно, к счастью, как это делается теперь в типических представителях исторически-обезличенных наций, во всех этих Мексиках, Боливиях и Аргентинах, —ежедневно выметать, как сор, из своей государственной жизни то один, то другой политически порядок, менять, как перчатки, правительственный строй и смешивать в одном безразличном хаосе всякие нравственные
- 514 -
убеждения и веровании, заменяя их единственно прочным и единственно понятным дня всех культом — жажды личных выгод...
***
В Нижнем нам приходится проститься с Волгой. Уже проезжая по мертвым улицам ярмарки, из-за пресловутого Кунавина, этого притона всяких ярмарочных развлечений, переименованного теперь в «Макарьевскую часть», — мы слы¬шали свистки паровозов и видели черные хвосты дымков, которыми невидный нашему главу железнодорожный вокзал курился, как притихший вулкан сквозь трещины своего кратера...
Приходится проститься и с этим комфортабельным путешествием на пароходе, которого мы не покидали от самого Узун-Ада в течете целого ряда дней; врачи не понапрасну совету юг лечить взволнованные нервы долгими прогулками на пароходе по какой-нибудь красивой и интересной реке. Эти поездки не имеют ничего общего с путешествиями на морских пароходах с их качками, морскими болезнями, всегда возможными на море трагическими моментами разного рода, где при том бедным заключенникам, окруженным бушующими волнами, иногда по нескольку дней не приходится видеть ни¬чего, кроме моря да неба. Там самые спокойные нервы могут серьезно расстроиться.
На реке совсем другое дело: опасности здесь почти не существует, особенно теперь, когда электричество заменило собою газ и керосин, качки никакой, все чувствуют себя отлично среди полного досуга, удобств и многолюдного общества, все кушают и пьют исправно, и, ничем не страдая, не делая никаких усил1й над собою, не стесняя себя решительно ничем, наслаждаются себе в йо1се &г шепе своего рода еже¬минутно меняющимися перспективами берегов, интересными местностями, красивыми городами, мимолетными встречами с другими пароходами, — и все на чистом воздухе, среди свежего
- 515 -
и здорового дыханья могучей реки, не сходя со своего покойного плавучего балкона. За несколько дней такой беспечно-отрадной прогулки самые больные нервы убаюкаются, как капризный младенец на руках доброй няни.
Волга производить это целительное действие на душу и на тело человека еще сильнее. чем всякая другая река. Ея мо¬гучесть, её ширь, её бесконечная длина овладевают мало-по¬малу всем существом человека и уносят его, покорного, смирившегося, на упругих хребтах её весело хлещущих волн, все вперед, все дальше, не давая духу человека тру¬сливо прятаться в свою тесную себялюбивую скорлупу, раздвигая перед ним вместо досадливых мелочей его будничного быта, широте, смелые горизонты, заставляя его сливаться мыслию с могучею объективною жизнью всего, что живет кру¬гом, с жизнью целого народа, целой природы...
На меня лично Волга произвела еще особенное впечатлите. Я не знал ее в лицо, вблизи, до этой поездки своей, хотя мне и случалось раньше мимоходом переезжать ее в разных городах её верховья. Мне было искренно стыдно перед самим собою, в тайниках своей души, что я, русский человек до мозга костей, изучивший так подробно столько русских окраин, исколесивший В своей жизни И Россию, И Европу, И многие области Азии и даже Африки, — что я не видал до зрелых лет своих самой русской России — её великой реки.
И вот, наконец, Бог помог мае выполнить давши завет моего сердца, — я увидел, я узнал, наконец, Волгу. И вот теперь, когда мне нужно покидать ее, я чувствую, что втечете этих длинных дней и ночей, проведенных на Волге, я незаметно привязался к ней, я влюбился в нее, как влю¬бился в свое время в чудное голубое море Крыма, и что мне просто больно теперь расстаться с нею... И проверяя себя, все свои смутные и разнородный впечатления, которые породила в душе моей Волга, внимательно всматриваясь внутрь того незримого таинственного зеркала, которое незаметно для меня
- 516 -
самого отражало и собирало в своем волшебном фокусе попадавшие в него со всех сторон лучи и краски, я вдруг почувствовал, что Волга нарисовалась во мне как живой, поразительно сходный образ всей родной мне земли...
Волга — это сама Россия, сам народ ад, её истории, ее при¬рода. Та же несокрушимая, смиренная мощь без хвастливой показности, без эффектных романтических пейзажей, те же неохватные ширь и простор, не ведающие искусственных граней, та же беспечная и даже беспорядочная раскиданность ещё не осевшей полусырой силы, мели и перекаты рядом с глубокими пучинами, подмытые берега, залитые равнины около городов редкой красоты, тот же роковой, неудержимый бег в загадочные туманы дали, полный и смелой удали, и неистощимого долготерпения...
И то же обилие кишит внутри её вод и по её берегам, и та же родная поэзия степей и лесов, щемящая душу своим невыразимым «жаль», прохватывающая всякую жилку человека беззаботным веселием и беззаветною удалью, веет над «широким раздольем» Волги, как веет она над всею жизнью русского народа, и в его многовековой истории, и теперь да всем неоглядном просторе русской земли...
Евгений Львович Марков.

[Seneca]

- 408 -
VII.
Бунты Стеньки Разина.
За Царицыном пейзаж Волги совершенно изменяется. Степная Волга, Волга киргизов и калмыков, можно сказать, кончается здесь. Кончается (или вернее начинается) сейчас же против Царицына и Ахтуба, эта река кочевников, орошающая их улусы. Невдалеке от того места, где она отделяется от коренной Волги, стоить город Царев, вероятно, бывший «Сарай» ханов Золотой Орды, — бывшая столица кочевий, — до сих пор полная древних развалин и насыпей.
Кончается на правом берегу и Астраханская губерния, и начинается Саратовская. Царицын — уже уездный город Са¬ратовской губернии. Вместо калмыцких кочевий у Царицына придвигается чуть не к самой Волге область Донских казаков, так что Саратовская губерния отделяешь ее здесь от Волги только узким клином. По левому берегу, однако, Астрахан¬ская губерния тянется еще довольно долго, до впадения Еруслана, где уже граница Самарской губернии. Это степи некогда знаменитого соляного озера Елтона, значенье которого подорвано теперь таким же обильным солью Баскунчакским озером, гораздо более близким к Волге. Елтон, впрочем, продол¬жаешь по прежнему добычу соли, отправляя ее через Царев в Дубовку, в Камышин, в Никольскую слободу.
Горные берега Волги много живописнее её низовых бере¬гов. Они стоять отвесными стенами, разделенные своими оврагами, будто крепостная ограда, на бастионы, люнеты и башни, — на так называемые здесь «столбичи» или «шиханы».
На одном из таких живописных столбичей, что выступил обрывистым мысом в волны реки, у небольшого по¬ворота Волг и — расположена Дубовка. Она смотрит издали го¬раздо красивее Царицына. Хотя Дубовка именуется посадом,
- 409 -
но это настоящей город, и город далеко не маленький. С палубы парохода нам были видны пять церквей, ближайших к берегу, а, вероятно, их еще больше. И церкви эти — не чета бесхарактерным церквами Царицына: это все белокаменные храмы настоящего русского стиля, среди которых вы¬деляется большой и красивый многоглавый собор. Таких каменных палата, какие можно встретить среди домишек Ца¬рицына, — в Дубовке, правда, нет; здесь господствует скром-ный вид домов прежнего уездного города, но они зато все на виду и очень картинно лепятся по обрывам скалы. У подножия этой скалы — пристань с парусными кораблями, парохо¬дами, конторами разных компаний.
На пристани этой бабы продают тарелки ярко-красной клуб¬ники, которая только теперь стала здесь поспевать, и которую мы кончили есть в Ташкенте уже месяц тому назад. Про¬дают еще какие-то особенные лохматые коврики местного про¬изводства, по 6 и 10 рублей за штуку, не особенно прель¬сти вине меня. Но наша пароходная публика от нечего делать деятельно раскупала и клубнику, и ковры, к большому удовольствию дубовских казачек. Пароход стоял здесь недолго, и отчаянные парни, с истинно казацкою удалью, прыгали на него и с него с кувшинами молока и с плетушками яиц, торопясь закончить свой слишком упрямый торг со скупыми пассажирами и рискуя выкупаться в далеко еще не теплой матушке Волге. Энергическая ругань капитана парохода и угрозы его увезти их в Камышин, действовали на них, по-видимому, очень слабо. Тут и другая «торговля, более серьезная. Берег уставлен множеством свежесрубленных еловых домиков, поставленных совсем с крышами, — покупай себе прямо и живи! А на баржах, загромоздивших пристань, всякий лесной товар: лыки, дубье, дрань, ободья, уложенные так мастерски, что издали кажутся свитыми из дерева канатами. — Огромные мучные заводы, все, конечно, паровые, — стоять це¬лою цепью вдоль берега Волги. Главные заводы — купца Казеева.
- 410 -
У него же в Дубовке, в подражанье сарептским Немцам, горчичный и пивоваренный заводы. Эта сильно развитая заводская деятельность Дубовки делает ее одним ив самых важных промышленных центров Саратовской губернии. Прежде Дубовка была и богатым торговым пунктом, служа главным перепутьем между Волгой и Доном посредством когда-то бывшей здесь конножеле8иой дороги в Качалинскую пристань Дона. Но теперь ее торговое значенье всецело унаследовал Ца¬рицын, и песенка Дубовки спета, вероятно, навсегда. Вообще Дубовке не везет: была она в свое время городом и даже главным местом управленья Волжских казаков, но увлек¬лась Пугачевскою смутою, — и была разжалована из городов в простой посад. Была у неё железная дорога, — и потом тоже отнята.
Сама Дубовка, как и Царицын, как и все вообще слободы и городки Волжского берега, безотрадно голая, без всякой зелени; кварталы тесовых крыш и заборов среди пыльных площадей и улиц, — и больше ничего. Но окраины её — сплош¬ные фруктовые сады, которыми вообще славится Саратовская губерния.
А горный берег все красивее, все интереснее. Села попа¬даются не часто, верст через 8—10, но зато большие, бога¬тые, с хорошими храмами, настоящие приволжская слободы: Водяная, Пролейка, Балыклея, против которой на левом бе-регу другая Балыклея — Верхняя, потом Караваинка, Антиповка Быковы Хутора, поставляющие на всю Русь православную свои чудные арбузы, известные в торговле под именем камышинских.
Хутора эти тоже на левом берегу. Вообще от Царицына левый берег уже покрыть поселеньями. Это не те луговые, покрытые тальником острова, которые до Царицына отделяли от коренной Волги русло Ахтубы. Тут Волга валить одним сплошным и прямым столбом, без всяких виляний в сто¬роны, широкою как скатерть водною дорогою, между двух сво¬их
- 411 -
надежных коренных берегов. Тут уже прекращается вместе с окончанием Царицынского плёса рыболовное цар¬ство, я береговые жители занимаются мелкою рыбою только для себя и между делом. Впрочем, с 15-го мая наступило время запрета рыбной ловли и здесь, и везде, так что и рыбаков почти не видишь теперь.
После широкого раздолья Волги прогулка по всякой русской реке покажется скучною. Дон сравнивать нельзя с Волгою по ширине, хотя характерная красота его белых меловых берегов в иных местах нисколько не уступает Волге.
Сегодня и день, как нарочно, отличный. Сильный ветер, не успокоившейся за ночь, высоко вздымает бурливые волны и завивает их белыми гривками; в воздухе приятная све¬жесть, а голубое весеннее небо ласкает глаз своими мягкими радующими лучами. Вся публика на террасе, на галереях, на палубе; всякому хочется подышать полною грудью вольным воздухом царственной реки и полюбоваться её мирными кар¬тинами, незаметно меняющимися, как стекла волшебного фо¬наря.
Пароходы встречаются что-то редко, но за то вон картина, которую уже не так часто увидишь теперь на Волге. Тяжело нагруженная барка медленно ползет вдоль берега против те¬ченья, запряженная парою лошадей, похожих на Дон-Кихотова Россинанта. Лошади тоже бредут по мелкой воде, и парень-погонщик, в красной рубахе, терпеливо следует по их пятам, болтая воду своими огромными сапожищами с безза-ботностью, достойною лучшей участи.
Суденышки с туго надутыми парусами шибко, будто не своею волею, гонятся мимо нас попутным ветром, иногда близким близко к бортам нашего парохода. Нам тогда от¬лично можно рассмотреть их бесхитростные шалашики из ничем не сбитого теса, у которых какой-нибудь мужик-барочник сидит со своею бабою в красном сарафане со своими белобрысыми босоногими детишками, всею своею трудовою
- 412 -
не¬прихотливою семейкою, вокруг походного котелка ИЛИ горшочка хлебая деревянными ложками что Бог им послал, и жуя с терпеливою флегматичностью вола свой неизменный оржаной хлебушко.
Ползают тоже по этому бурному раздолью разыгравшееся Волги и местный крестьянские лодочки, перебирающиеся с бе¬рега на берег, или из села в село. Крестьяне привыкли к этому страшному зверю-реке как к чему-то своему, домаш¬нему, и не умеют церемониться с ним, а выезжают «за свою реку» в чем попало и как попало, с тряпицею вме¬сто паруса, с течью в дне, с чуть живою мечтой, хотя ма¬тушка-Волга то и дело шутить с ними плохие шуточки.

Чем дальше, тем оригинальнее делаются формы береговых скал. То они кажутся какими то хлебами, наваленными друг на друга, то гигантскими черепахами или жабами. Ме¬стами горный берег распахивается, как полы занавеса, к сквозь ярко-зеленую лощину виднеются в её глубине и хлеб¬ный поля, и далекие деревушки, и притаившаяся у устья делинки какая-нибудь рыбацкая хижинка с привязанною около лодкой.
***
Вот мы наконец у Камышина. Тут маленькая Швейцария своего рода. Берег очень высокий, по обрывам его вьются тропинки, как в настоящих горах. От пристани, загромождённой плавучими конторами шаблонного вида всевозможных пароходных обществ и приставшими к ним парохо-дами и баржами, крутейшие и длиннейшие лестницы ведут на набережную. Мы с женою пошли прогуляться и по ней, и по городу. Набережная волжских городков — все одного типа. Непременно чахлый бульвар с зелеными скамеечками и непременно так называемый «вокзал», — скромный трактирчисъ с балконами на Волгу, с залою для танцев, с арфистка и музыкой. Непритязательная и немногочисленная
- 413 -
камышенская публика собирается здесь к приходам пароходов — хоть немножко развлечься от однообразия уездной жизни. Но за то вид на Волгу с этих балконов и этого обрыва поразителен по могучему размаху и величественной простоте своей.
Сам город безотраден как все наши уездные города. Кирпичные и деревянные сундуки, какие в два, какие в один этаж, без стиля, без красоты, без житейского удобства, тянутся однообразными рядами вдоль утопающих в песке и пыли улиц. Церквей много, но тоже без характерной и безвкус¬ной архитектуры, а всего больше, конечно, кабаков, что под равными титулами торчат и на углах каждого переулочка, и на площадях, и на улицах, при всех въездах и выездах, образуя собою своего рода гостиный двор пьянства. У немцев такой прибрежный городок был бы корзинкою цветов, хорошенькою игрушечкой, которую ездили бы осматривать ту¬ристы. А тут нигде ни воздуха, ни зелени, ни уютности, ни¬чего того, что делает отрадным человеку его гнездо. Когда мы возвратились на пристань, порядочно утомленные ходьбой по камышинским пескам, все наши спутники увлеченно за¬нимались торговлею с представительницами местной промыш¬ленности, который нанесли на пристань всяких вязаных кофт, шарфов, скатертей и т. п. специальных изделии Ка¬мышина, славного, стало быть, не одними только арбузами сво¬ими. Впрочем, по Волге, больше славна крошечная речонка Камышинка, чем стоящий на ней город. В старинной песне волжских разбойников поется:

Что пониже было города Саратова,
А повыше было города Камышина,
Протекала, пролегала мать — Камышинка река:
Как с собой она вела круты красны берега,
Круты красны берега и зеленые луга.
Она устьицем впадала в Волгу-матушку;
А по славной было матушке — Камышинке – реке
- 414 -
Как плыли-то, выплывали все нарядные стружки.
Уж на тех ли на стружках удалые молодцы, Удалые молодцы, воровские казаки.
Я уже говорил раньше, что это была историческая дорога для переволока с Дона на Волгу ручкою Иловлею. Стенька Разин то и дело перебегал этою любимою казацкою дорож¬кою из своего Паныпина городка, из своего Донского Кагальника, в Царицын и Астрахань. Камышинка так воровато пря¬чется в своих берегах, что с Волги её почти незаметно,— настоящая дорога воров. Может быть, потому, что проход, по ней так скрытен, народная фантазия поражалась внезап-ными частыми появленьями батюшки Степана Тимофеича с родного Дона на матушке Волге, и приписывала эти перелазы его колдовской силе. До сих пор жители Волги рассказывают о чародейской кошме-самолётке, на которой лихой атамань в одну минуту переплывал реки и перелетал по воздуху, куда хотел.
Камышин со своими окрестностями и вообще весь этот бе¬рег Волги вниз до Царицына были первым пристанищем Стеньки на великой русской реке. Этот бесстрашный хищный коршун вил себе мимолетный гнезда то на одном, то на другом «шихане» гористого берега, безопасный, как в крепости, на этих отвесных обрывах, окруженных рекою и глубокими оврагами, укрытых дремучими лесами от чужого глава. Оттого-то начиная от Царицына и чуть не до самого Саратова знаю-Щ16 люди то и дело указывают вам на берегу Волги места, увековеченные в народной памяти именем лихого атамана. И все это непременно «бугры». Атаман-хищник, как и хищник-птица, должен был поневоле забираться на вершину ка¬кой-нибудь скалы, откуда ему было бы ловчее озирать издали свою добычу и молниею низвергаться на нее сверху.
Все известия современников о шайках Стеньки сходятся в этом.
«Стоить Стенька на высоких буграх, а кругом его — полая
- 415 -
вода, ни пройти, ни проехать, ни проведать, сколько их там есть, ни языка поймать никак не можно...» доносил, например, о нем Царицынскому воеводе вожа Иван Бакунин.
«Бугров Стеньки Разина» на Волге очень много. Мы их видели и у Дубовки, и у Караваинки, и за Камышиным. Каж¬дое приволжское село в этом отношении имеет свои собствен¬ный преданья. Среди живописных «столбичей» горного берега нам показывала и «стол Стеньки Разина», и «тюрьму Стеньки Разина» в глубоком лесном логу; один Из бугров назы¬вается почему-то «Шапкою Стеньки Разина», может быть, от сходства своих очертаний с формою меховой шапки. Легенда же уверяет, будто хмельной атаман после долгой ночной по¬пойки забыл на этом бугре свою соболью шапку.
Рассказов волжских жителей о погребах и подземных кладовых Стеньки тоже не переслушаешь. Простой народ ве¬рить здесь этим рассказам с детскою искренностью, и не один предприимчивый простолюдин убивал свои силы и сред¬ства, отыскивая по разным старинным заметкам эти неве¬домо где зарытые сокровища.
Вообще имя Стеньки, песни о подвигах Стеньки еще живы на Волге; по правде сказать, жив еще, должно быть, и дух его. Стоит хотя вспомнить недавние «холерные погромы» Астра¬хани и Саратова, так живо запомнившие современной русской цивилизации не далеко еще ушедшие от нас старый времена и старые нравы.
Недаром поволжские жители исстари привыкли рассказывать, будто их излюбленный атаман, батюшка Степан Тимофеич, как велики чародей, спасся от царской казни и до сих пор живой мучится в диких горах.
Засадил его Царь на Москве в тюрьму, заковал в кан¬далы, а он разорвал кандалы, будто нитку, разрыв-травою, вынул из печки уголек, нарисовал на стене лодку с вес¬лами, сел в эту лодку и мигом перелетел на Волгу.
Костомаров в своей художественной монографии «Бунт
- 416 -
Стеньки Разина» передает очень характерный рассказ русских матросов. бежавших из плена через Персидскую землю, как они встретились в страшных горах на Каспийском норе с Стенькою Разиным, уже древним, мохом поросшим старцем.
«Знайте-ж, я — Стенька Разин, сказал он им, меня земля не приняла за грехи мои; за них я проклят, суждено мне страшно мучиться... Как пройдет сто лет, на Руси грехи умножатся, да люди Бога станут забывать, и сальные свечи зажгут вместо восковых перед образами, тогда я пойду опять по свету и стану бушевать пуще прежнего!»
Люди, помнившие эти рассказы, думали в свое время, что Пугачев-то и был Стенька Разин, вернувшийся по обещанию, через сто лет покарать землю русскую за её велико грехи.
Пугачёв раздул на Руси пожар ещё шире и жарче, чем Разин, и жил он гораздо ближе к нам; однако, имя его далеко не так популярно в народе; он не оставил по себе на Волге ни поэтических, ни мистических легенд, и о нём не сложилось здесь целого цикла сочувственных песен, как о «батюшке Степане Тимофеиче», незабытых народом в те¬чете почти 260 лет.
Это зависело, конечно, от коренной разницы в характерах этих двух великих возмутителей земли русской.
Стенька был человек удали и увлеченья, в некотором роде, вдохновенный своим подвигом кровавого разгрома, своею ролью освободителя всероссийской голытьбы от господ, от законов, от начальства, от работы и обязанностей... Он вносил в свои разбойничьи деянья какую-то дикую и кровожад¬ную поэзию, поражавшую фантазию народа. Оттого личность его стала невольно предметом поэтического творчества в той на-родной среде, которая его вскормила и пронесла грозною бурею через русскую истории. Стенька чутьем понимал детскую потребность народа в картинных и характерных сценах, и всегда являлся перед ним в той сказочной декорации, ко-торая так обаятельно действует на толпу... Он, конечно, не
- 417 -
разыгрывал при этом искусственной сцены, а был вполне искренен, как сын этой же черни, сам глубоко убежден¬ный, что излюбленный голытьбою, её «батюшка Степан Тимо¬феевича» должен был держать себя именно так, как он держал себя.
На его атаманском стругу «Соколе» веревки и канаты были свиты из чистого шемахинского шёлка, паруса были сшиты из ярких персидских тканей, у самого атамана на плечах была ве-ликолепная соболья шуба, крытая драгоценною восточною парчою, и он всегда сидел на своем стругу на высоком месте, как передовое знамя, издали видное всей его разбойничьей дружине.
В такие минуты, напр., когда он в пьяном порыве дикой удали схватил вдруг в охапку залитую жемчугами и золотом любовницу свою, красавицу-персиянку, и с размаху бросил её в омут реки, как благодарственную жертву матушке-Волге за все её милости, — он воплощал собою в глазах своих Волжских и Донских удальцов идеал атамана-героя, истого запорожца, для которого и баба, и золото —только минутная за¬бава, который никого и ничего не пожалеет, что станет на дороге его казацкой волюшке...
Но картины картинами, а само собою разумеется, что поваль¬ное обаянье, которое производил на народ этот свирепый атаман, могло объясняться только глубокою близостью его духа к идеалам чёрного народа.
Он был в одно и то же время и грозен, и прост. Пил в кабаках с простым людом простую водку, лежал пьяный как все, ругался как все, но воля его была несокрушима, он всякого сгибал в бараний рог, сносил головы не задумы¬ваясь и топил печи живыми людьми. Трудно было сладить со Стенькой при тогдашнем войске, не знавшем теперешней же¬лезной дисциплины, набиравшемся из того же народа, когда навстречу ему выходил сказочный народный герой, которого, по убежденью даже воевод, не брала ни пищаль, ни сабля, и который громко объявлял этому самому народу-воинству:
- 418 -
«Я пришел бить только бояр да богатых господ, мстить вашим утеснителям, а вам всем — воля! идите, куда хотите. А кто хочет со мною идти, — будет вольный казак. С бед¬ными и простыми я готов, как брать, всем поделиться!..»
Вот и переходили к нему целыми полчищами высылаемый против него рати.
И Стенька действительно держал себя с чернью ласково и приветливо, сыпал кругом золотом и серебром, по-братски делил с товарищами добычу и оказывал нуждающимся всякие милости, кормил голодных, а воевод и бояр вешал будто бы за обиды народа, на показ толпе.
При всей своей дикости и неукротимом своеволии Стенька понимал чутьем, что никакая слава удальца-атамана не может помериться в убежденьях русского человека со священ¬ною властью Царя, помазанника Вожия. Поэтому он ни разу не выступал открытым ворогом Царя. Напротив того, он всегда лукаво прикрывался Царским именем и поднимал чернь не на Царя, а на бояр и господ.
«Вы бьетесь за изменников бояр, а я с своими казаками сражаюсь за великого Государя!» уверял он перешедших к нему под Царицыным стрельцов.
Потом, когда он задумал идти на Москву, и уже невоз¬можно было прятаться за Царя, против которого он воевал так открыто, Стенька придумал легенду царевича Алексея, умершего в том же году, и возил нарочно с собою два таинственные струга, один покрытый алым бархатом, где будто бы скрывался царевич Алексей, отыскивавший свое насле¬дие, а другой — покрытый черным бархатом, где будто бы ехал низверженный Царём с престола патриарх Никон... Стенька думал таким образом сохранить в глазах народа над своим разбойничьим замыслом ореол царской власти и пра¬вославной веры, без которых русский человек не в силах представить себе идеала будущего счастья своего... Оттого даже неудачу и гибель Стеньки народная фантазия приписала тому
- 419 -
единственно, что за зверское мучительство и убийство митропо¬лита он «был проклят на семи соборах».
Таков своеобразный русский анархизм, поскольку он высказался в действительных народных глубинах на страницах русской истории.

[Seneca]

- 419 -

VIII.
Саратов.

К вечеру стало сильно свежеть; дождь, ветер и надвигавшаяся темнота согнали всех с верхней террасы. Правый берег смутно мерещится сквозь эту серую мглу, будто хребет далеких гор. В охватившей нас темноте только мелькают временами мимо нас справа и слева, словно с угрозой заглядывая во внутренность нашего парохода, каше-то огромные огненные глава, красные, зеленые, белые... Это фонари разного цвета, подвешенные на разной высоте, на мачтах проплывающих мимо пароходов и барж.
А у нас в изящном салоне, обложенном красным деревом, с электрическими тюльпанами и бархатными креслами, — так уютно, светло и весело. Собравшаяся публика беспечно болтает и играет кто во что умеет, в столовой аппетитно стучат ножи и звенит посуда, на блюдах дымятся только - что пойманные живые стерлядки под грибками, отливает гранатом красное вино в стаканах, свежая газеты, нескончаемый чай... Совсем забываешь, что это не дом, не гостиная в каком-нибудь родном городе...
Утром мы проснулись у Саратова. К удивленно моему, пароход стоял не за несколько верст от города, как этого я ожидал, начитавшись в газетах об обмелении Волги под Саратовом, а как рая у Саратовского берега. Впрочем, такое удобство Саратов испытывает только в весеннее половодье и вообще в большую воду; а летом пароходы далеко
- 420 -
не доходят до городской пристани. Мы сидели за завтраком, с тем утренним юношеским аппетитом, который нападает даже на пожилых людей в здоровом и веселом безделье волжской прогулки, а пароход наш тоже завтракал по своему, насасываясь из огромной черной баржи Нобеля густым чёрным супом нефтяных остатков, — по местному, «мазутом».
Саратов довольно эффектен и обширен издали, смотрит серьезным торговым городом, достойным великой реки. Саратов — опять-таки, белокаменный, как все русские и особенно Волжские города, и, как все эти города, ощетинился башнями многочисленных церквей. Немецкие, французские, итальянские города никогда не бывают белыми и яркими; напротив того, они всегда какого-нибудь темного колера. В них никогда не сверкают золотые купола, золотые кресты, так радеющие глаз и душу в старинном русском городе. Но вдвойне сладостен этот родной вид белых стен и золотых маковок сердцу русского человека, скитавшегося так долго, как мы с женой, ни чуждым землям среди чуждых пейзажей. Дома, однако, и тут, как везде по берегам Волги, насыпаны друг на друга без всякий примеси садов и зелени. От шумной пристани, полной пароходов, барж, лодок, контор, идут сначала гро¬мадные игровые крупчатки, составляющие торговую славу и силу Саратова, потом такая же громадная тюрьма — чуть ли не лучший дом во всем Саратове, как это нередко бывает в на¬ших провинциальных городах, — потом красивый дом-дача Какурина, очень изящного стиля, среди сада, надвинувшегося на крутой берег Волги.
Саратов кроме того, что на берегу реки, ещё у подножия горы, что прикрывает его с севера, так что он тянется по изволоку её.
«Бабушкин взвоз», по которому совершается этот подъем, не под силу не только бабушке, но иному дедушке, так что наш извозчик порядком взмылил своих лошадей, пока
- 421 -
доставил нас благополучно на соборную площадь. Там уж настояний большой город, даже попахивает чем-то повыше простого губернского. Городской сад «Липки» с фонтанами, ротондами, цветниками — содержится отлично; тут же собор, тут же изящный дом Радищевского музея, который годился бы в любую столицу, и за ним очень недурное здание театра. Собор, впрочем, без стиля и без вкуса, как все постройки той эпохи русского искусства, когда родная старина намеренно забывалась, а обновленное национальное чувство еще не успело заговорить в образованном классе русского общества. Внутри — какое-то пестрое вычурное рококо по сплошному золоченному фону, редко расположенный большие иконы, — вообще не удавшаяся помесь русского с немецким или итальянским.
Мы подробно осмотрели Радищевский музей, — этот просве¬щенный и щедрый дар своему родному городу нашего известного художника-мариниста Боголюбова в память своего не менее известного деда Александра Николаевича Радищева. Вход роскошен и полон вкуса. Лестница из бронзированного чугуна, вылитая тут же в Саратове на заводе Черихина, ведет в целый ряд светлых и отлично отделанных зал, где собрано много прекрасных картин и этюдов самого Боголюбова, Бронникова и других художников. Меня особенно заняла великолепная вещь Бронникова — «Больной у ворот католической оби¬тели». На мраморном балконе какого-то богатого монастыря, на берегу чудного голубого моря, где-нибудь в Амальфи или Сорренто, в знойном закате летнего вечера прохлаждаются жир¬ные праздные патеры, добродушно посмеиваясь какому-то веселенькому рассказцу одного ив своих товарищей, между тем как внизу, у ворот такой же сытый брат-привратник всячески старается усовестить глупых итальянских баб, притащивших так не вовремя умирающего больного причастить Святых Таин, — не тревожить такими пустяками почтенных отцов, отдыхающих от дневных трудов... В музее, кроме картин, есть собрате китайских и японских вещей,
- 422 -
приобре¬тённых Боголюбовым во время своих путешествий, старинная французская и португальская мебель XVI и XVII века, фарфор, хрусталь, никоторые исторические и, так сказать, биографические предметы, как, например, стол и кресло, на которых работал И. С. Тургенев, его рукописи и фотографии, есть и несколько подарков Августейших Особ нашей Цар¬ской Фамилии, при которой Боголюбов состоял одно время придворным художником. Несколько пустых еще зал вдуть дальнейших приобретений будущего.
Вообще музей осматривается с большим удовольствием и, при бедности в нашей губернской жизни всякого рода образо¬вательных развлечений, несомненно должен приносить серьез¬ную пользу.
Нельзя но отнестись с глубоким сочувствием к прекрасному примеру Боголюбова — дать такое благородное и разумное назначение (обиравшимся в течете жизни сокровищам искусства и накопившимся денежным средствам.
Дай Бог и другим нашим губернским городам побольше подражателей почтенному художнику!
***
«Немецкая» улица — не хуже любой улицы Москвы: мно¬жество магазинов, складов, всяких учреждений. Но большая часть официальных зданий на длиннейшей «Московской» улице. Там окружный суд, там судебная палата, дом губернатора и другие казенный места. Самая старинная часть города — ближе к берегу Волги, там, где древнейшие храмы Саратова — цер¬ковь Казанской Божией Матери и Троицкий собор. Казанская построена в 1605, а Троицкий — в 1697 году. Впрочем, это год постройки теперешней каменной двухъярусной церкви; в деревянном же виде Троицкий собор был основан еще в конце XVI века при Фёдоре Ивановиче, как мы прочли на медной дощечке собора. Внутри этих храмов нет ничего особенно замечательного, кроме старинных икон с громад¬ными черными ликами, в серебряных окладах своеобраз¬ной
- 423 -
работы того времени. Божья Матерь в бархатном сиянии, густо унизанном жемчугом и камнями. Иоанн Креститель с какими-то странными чешуйчатыми крыльями, Нерукотворённый Спас — весь уже чёрный, как чернило, тоже в сияний, осыпанном крупными драгоценными каменьями, — вот все, что сохранилось от древности, да разве еще несокрушимый чугун¬ные плиты пола, ив которых до сих пор ни одна не дала ни одной трещины. Все остальное, очевидно, уже возобновля¬лось много раз и потеряло строгий и простой вид старины под бесхарактерною пестротой и безвкусною золотою отделкой более позднего времени. В Казанской церкви показали нам еще Евангелие Никона, но уже эпохи после исправления священных книг.
В Саратове мы видели и несколько других церквей, таких же древних, судя по архитектуре, но все они не восхо¬дить далее, по-видимому, второй половины XVII века.
Саратов основан был царём Фёдором Ивановичем около 1592 года и сначала стоял верстах в десяти от теперешнего города, на левом берегу Волги, у впадения в нее маленькой речки Саратовки, но, вероятно, вследствие постоянных нападений степных кочевников Заволжья был перенесен на высокий правый берег, где он теперь красуется.
Показания старинных путешественников странным образом противоречат в этом отношении церковным сведениям, который приведены выше. Так, например, Олеарий, плывший по Волге в Персию послом Голштинского двора при царе Михаиле Фёдоровиче, точно так же, как позднейший путешественник, голландец Стрюйс в 1668 году, видели Саратов ещё на левом берегу укрепленным и довольно значительным городом. А судя по церковным записям в теперешнем Сара¬тове, то есть Саратове правого берега, некоторые церкви были уже построены не только в 1605 году, но даже в конце XVI столетия.
Нужно думать, что или церкви включили в счет своих
- 424 -
лет те года, которые они простояли на левом берегу Волги до перенесения города под Соколову гору, или старый Саратов продолжал существовать некоторое время рядом с новым.
При Петре Великом, судя по отзыву Корнеля де-Бруина, проехавшем по Волге в 1703 году, Саратов был уже без крепостных стен, с одними деревянными башнями, и, по уверению де-Бруина, татары и калмыки то и дело опустошали его.
Когда на судне, в котором ехал этот путешественнику смертельно заболел один пассажир, в Саратове не нашлось ни одного лекаря помочь ему; это обстоятельство, столь обычное в старой Руси, до крайности удивило просвещенного голландца, и составило в его глазах самую нелестную репутацию нашему Саратову.
Мы имели еще время поездить по магазинам красных товаров, где жена накупила в качестве волжских гостинцев здешней знаменитой сарпинки, поражающей своею дешевизною (по 14 и 18 коп. аршин) и хорошенькими узорами. Что ка¬сается до когда-то славной рыбной ловли Саратова, то она давно отошла в область преданий вместе со многим другим. Приехать в Москву за песнями, в Саратов за рыбою», — говорилась когда-то шутливая поговорка. Эта саратовская рыба только и осталась теперь что в поговорке, да разве на гербе Саратовской губернии, в котором Екатерина Вторая приказала поместить, на память потомству, три стерляди, должно быть, под пару тем трем куропаткам, которые летят до сих порт на гербе Курской губернии, но которых в этой губернии теперь так же мало, как рыбы в Саратове.
Царицынская железная дорога перехватила всю рыбную тор¬говлю Волжского низовья, точно так же как Баскунчакская же¬лезная дорога направила весь соленой вывоз сначала на Владимировку, а потом опять на тот же Царицын. Всего только несколько десятков лет, как Саратов был главным центром соленой торговли, волжским рынком неистощимого Эльтона. Солевозная дорога была устроена когда-то от озера Эль
- 425 -
тона до Покровской слободы, что напротив Саратова на левом берегу Волги, шириною в 40 верст! Так что бесконечные обозы на волах, тянувшиеся с грузами соли от Эльтона к Волге, или за солью от Волги к Эльтону, могли без всяких хлопот кормить даровым кормом свой скот на этом привольном степном шляху. Впоследствии этот солевозный шлях был сужен в десятиверстную полосу...
Вообще железные дороги, который обратили иные наши го¬рода и местечки ив ничтожества в крупные торговые центры, сослужили очень плохую службу Саратову, оттянув от него в разные другие волжские пристани те товары, которыми он не¬когда богател и славился. Теперь Саратов остался только при хлебе и скотоводстве. В этом отношении он еще служить важным рынком для степных местностей, к нему прилегающих и лежащих против него, по ту сторону Волги, Особенно большае дела он ворочает с пшеницею, крупчатою мукою, салом и кожами... Нужно надеяться, впрочем, что превращение разорительной Саратовско-Тамбовской железной дороги, прославившейся на всю Русь своею непостижимою убыточностью, в большую Рязанско-Уральскую линию, откроет для Саратова новую и очень широкую торговую будущность, как самого удобного посредника с Сибирью и Уралом, а впоследствии, чего доброго, с Ташкентом и Туркестаном.
Эти ожидания тем основательнее, что в сущности Саратов представляет собою пристань Волги гораздо более удобную для снабжения, напр., рыбою или керосином Москвы и всего внутреннего района России, чем даже Царицын, по крайней мере, в летнее полугодие, так как удлинение дешевого водного пути выгодно вознаграждается в нем более короткою железнодорожною линию. Впрочем, по-видимому, в настоящее время торговый люд начинает сознавать это преимущество Саратова, и рыбные грузы из Астрахани на Саратов начинают заметно теперь увеличиваться, не говоря уже о рыбе уральской, которая постоянно шла на Саратов.
- 426 -
Покровская слобода, о которой я сейчас говорил, смотрит настоящим городом; нам видно с парохода 5 церквей и много каменных домов, хотя слобода сильно заслонена от реки береговыми рощицами. В Покровской слободе всякие официальные учреждения и власти, так что и в этом отношении она не уступает уездному городу. Слобода эта, располо¬женная немного ниже устья речки Саратовки, зародилась сама собою, еще из стари, на месте бывшего калмыцкого кочевья, воспоминание о котором, вероятно, сохранилось в название «Поганого поля», которым местные жители окрестили примы¬кающую к слободе часть степи. Здесь селились бурлаки-солеводы, занимавшиеся доставкою на Волгу эльтонской соли; соль создала, соль и обогатила эту слободу. В мрачную эпоху Пу¬гачевщины, когда даже такие города как Саратов без боя отво¬ряли ворота мятежникам, Покровская слобода прославилась тем, что атаман (то есть староста) её солевозов, по прозванью Кобзарь, отказался признать власть самозванца и был повешен за это Пугачевым.
Покровская слобода — уже в Новоузенском уезде Самарской губернии, которая захватила весь этот левый берег Волги, начинаясь едва не против Камышина и кончаясь почти что про¬тив Тетюшей, Казанской губернии, в ближайшем соседстве с развалинами древних Булгар, так что она тянется не только рядом с Саратовской, но и рядом с Симбирскою губернией, прилегающими к правому берегу Волги. Местность у обоих берегов Волги около Саратова и выше довольно вы¬сокая. Все низменные острова, заросшие тальником и красною лозою, везде лески и рощицы; но в то время как левый бе¬рег ничем не нарушает своего степного характера, на пра¬вом виднеются засеянные поля, села с белыми храмами, весь тот знакомый глазу и родной сердцу русский пейзаж, кото¬рый чувствуется особенно живо после нескольких месяцев азиатского странствования.
Пользуясь коротким затишьем, громоздки беляны, высокие
- 427 -
как трёхдечные корабли, тихо передвигаются вперед, послушно следуя, будто вереница нагруженных верблюдов за своим лаучем на маленьком ослике, — за направляющею их передовой лодочкой, в то время как сзади, в виде хвостов этих водяных чудовищ, ползут по дну реки тяжелые чугунные бабки на цепях...
***
Березники — таков же большое гнездо серых тесовых крыш, тесно наваленных друг на друга, как и другая волжские села, и так же, как они, недалека видно на своем обрывистом береговом мысу, увенчанном высокою колокольнею. А против Березников, — столица здешнего немецкого края, — город Баронск, он же Екатериненштадт. С парохода нам видны две немецкие церкви необычайного на Руси готического стиля и одна православная церковь, хорошие большие дома под железными крышами, дымящие трубы заводов... А берег сплошь уставлен стоящими в нисколько рядов высокими многоярусными амбарами для ссыпки хлеба, педали похожими на элева¬торы или крупчатные мельницы. Я думаю, тут их не менее полутораста, словно каждый мало-мальски зажиточный обитатель этого немецкого городка имеет на берегу свою особую ссыпку хлеба. Немецкая цивилизация сказывается еще и в том, что множество извозчиков с экипажами толпится на берегу в ожидании посетителей. Пристаней тут несколько, как и везде по Волге; каждое пароходное общество имеет свою; только при¬стани эти, вследствие мелководья левого берега, посредине реки, и от них необходимо переправляться в Баронск на лодках. Это воздержало нас от желанья полюбоваться на правильно расположенный чистенькие улицы и садики германского городка и на воздвигнутый среди него в 1840 году бронзовый монумент Императрице Екатерине Второй, основательнице немецких колоний Саратова и Самары.
За Екатериненштадтом до самого Вольска раскинулось немецкое царство; оно представляет собою отрадный оазис по хозяйственному
- 428 -
благоустройству и удобству. Тут чуть не все имена швейцарских кантонов: и Унтервальден, и Люцерн, и Цуг, и Золотурн, и Цюрих, и Навель, и Гларус, и Шафгаузен... А кроме того, много и всяких других немецких имен. Всех колоши около 15, если не ошибаюсь, и все они выстроены вдоль берега Волги, отступив от него настолько, чтобы полая вода не могла разрушать их. В каждой колоши непременно церковь с высокою колокольнею, то в русском вкусе, то с обычным готическим шпилем. Эти церкви и колокольни так часто мелькают в глазах, что кажется будто все время проезжаешь одним сплошным, прекрасно построенным иностранным городом, полным церквей, что тянется на многие версты вверх по течению Волги. Моему русскому самолюбию не на шутку делается досадно, что иностранцы так наглядно доказывают нашу неумелость, наше относительное варварство, устроившись у нас же на Волге так хорошо и прилично, как мы не смеем и думать. Поневоле приходить в голову, что попади в руки иностранцев Волга со всеми её богатствами, они б показали нам, что можно сделать из неё.
Колонисты-немцы тоже пережили в свое время тяжкие годины после первого поселения своего; они чуть не ежедневно страдали от грабежей калмыков, Башкиров, киргизов и должны были с оружием в руках убирать свою жатву или косить сено, зорко сторожа с высоты своих колоколен приближение степных хищников, и высылая караулы на окрестные курганы. Но их немецкая настойчивость и терпение победили все, и когда в крае воцарилось полное спокойствие, колонисты оказа¬лись самым богатым, самым промышленным и самым хозяйственным элементом местного населения. Они ввели здесь обширные посевы табаку, горчицы и равных других выгодных растений, завели всякие заводы и фабрики, сильнейшим образом подняли садоводство, скотоводство, земледелие.
Правда, правительство наше принесло с своей стороны огром¬ный жертвы для устройства благосостояния колонистов, а нужно
- 429 -
сказать правду, что никто еще не делал опыта, чего бы мог достичь наш русский крестьянин при тех льготах и пособиях, который были даны здесь немцам. Они получили безвоз¬вратно значительный суммы на переселение из Германии, им были даны при первом устройстве целые капиталы взаймы на очень легких условиях; десятки тысяч казённых рублей были употреблены на одну только покупку леса для их домов; 30 лет они не платили никаких податей и не исполняли никаких натуральных повинностей; получив по 20 десятин плодо¬родной земли на каждую душу, выговорили себе право беспошлинной торговли, свободного рыбного и звериного промысла, свободного курения пива, и даже могли привезти с собою из Гер¬мании без таможенного осмотра множество товаров для продажи. Не раз прощали им, кроме того, миллионные недоимки их долга казне.
В начале царствования Императора Александра I правительство ежегодно тратило до 21/2 миллионов рублей на устройство быта колонистов. Управление которыми было совсем изъято из ведения нашей полиции и судов, — этого бича русского про-стонародья того времени, — и поручено было особому главному судье и особой конторе, державшимся совсем иных приемов администрации, чем земские суды и заседателе прискорбной памяти.
Во всяком случае, нельзя не порадоваться, что в настоящее время подобный огромный затраты на водворение среди нас иностранцев уже вышли из моды и, по-видимому, не повторятся больше, так как дай Бог, чтобы русской казны хватало на покровительство хотя бы одному русскому народному хозяйству...
***
А правый берег Волги делается все круче, все выше, все лесистее, по мере приближения к Вольску. Это начались «Змеевы горы», гребни которых местами поднимаются футов на 500. Тут поселений мало: Белогродня, Воскресенское, Рыбное, — вот все, что увидели мы с своего парохода. Курчавые
- 430 -
шпаки гор и живописный лесные долинки очень эффектно оттеняют собою эти однообразный кучи серых домиков в три окна без садов и огородов. Рыбное тянется особенно долго, на целые версты; должно быть, село это и вправду не на шутку занимается рыбой, потому что просторная отмель его берега вся усеяна, будто раковинами больших устриц рыбачьими лод¬ками, вытянутыми из воды. Судя, впрочем, по темному фону сплошных лесов, по-видимому, и разбойничеству был ЗДЕСЬ в свое время полный простор.
К Вольску подъезжаешь как к крупному городу. В окрестностях его — и хорошенькие дачи в лесу, и трубы заводов. Мы остановились около него еще засветло. Признаюсь, я никогда не подозревал, чтобы Вольск или, правильнее, Волге к, город Волги, был такой красивый и обширный город. Он навзрез насыпал собою широки живописный амфитеатр меловых гор, но не уместился и в этой просторной чаще, а растекся оттуда двоими частыми домиками и пригородными садиками по крутые обрывам Волжского берега, начиная чуть не от самого Рыбного, и взобрался в глубь окружающих его гор, очень эф-фектно освещенный огнями заходившего солнца, со своим огромным собором, воздвигнутым среди полчища низеньких доми¬ков, как стяг среди боевой дружины. В Вольске, говорить, под 40.000 жителей, есть гимназия, типография, много фабрик и большая торговля, хотя он сделан городом всего в конце XVIII столетия, в эпоху создания Екатериною наместничеств и новых городов. Прежде это была дворцовая рыбная слобода Малыковка, прославленная в местных легендах тем, что здесь волостной сотник Василий Кулик убил некогда громадного змея-полоза, аршин 12-ти в длину, беспощадно пожиравшего стада волжских жителей. По крайней мере, так рассказывал мне один из бородатых туземных спутников моих, у ко-торого я расспрашивал, сидя на верхней террасе парохода, про места, где мы проезжали...
— А знаете, батюшка, кто поднял эту деревушку из её
- 431 -
ничтожества? — загадочно спросил он меня. — Кто обратил ее в такой большой город?
— Кто такой? не знаю...
— Мужичок же простой, сельский писарь здешний, Злобин прозывался, хотя человек уж совсем незлобивый был... Давно это было, при Екатерине II еще. Он и первым головой в Вольске ходил, и большую потом силу забрал, самой ца¬рице был И8вестен, по всей России откупа винные держал, озеро Эльтонское у казны снимал, да дюже много захватил разом, не хватило пороху — разорился! Свои ж землячки и под-вели, доверился им по доброте своего сердца, а они растащили у него все... Теперь и праха не осталось от миллионов его... Теперь тут другие больше тузы ворочают, — слыхали, небось? в Москве и в Астрахани, и в Нижнем, и по Волге всей гремят: Сапожниковы. Тут их гнездо самое. Дома каше, сады! Немного разве не десять тысяч в год за сад один съём¬щики московские платят... Амбаров у них тут сколько, мельниц! Купцы уж на что капитальные! Церквей сколько на свой счет понастроили!..
— Что ж, больше хлебом здесь торгуют?..
— Разумеется, хлебом; пшеницей особливо. Видели вонь, как подъезжали мы к городу, ссыпок сколько понастроено?.. Салом тоже здоровая торговля идёт, свечу стеариновую здесь работают... Садов потом много яблочных, и дорогие даже сады есть, обширные... Кругом города все фруктовые сады, всякий тут ими занимается, потому — выгодно; да и грунт земли, способный — извёсточка. Тут ведь у города страсть сколько земли, — кажись, не сорок ли тысяч десятин? У Москвы столько нет, потому что прежде слобода была мужицкая, вот и захватили себе в старину земли, сколько душеньке их хотелось, не меривши...
***
Молодой месяц еле только показался своим бледным рогом и сейчас же ушел за темные силуэты леса. Небо
- 432 -
вызвездило как-то лихорадочно-ярко, и после заката солнца сделалось холодно до нестерпимости.
В салонах наших даже протопили не на шутку, потому что все дамы перепростудились за одну зорю. В газетах мы прочли, что в Твери эти дни навалило снега на 2 вершка. В Петербурге тоже снег, и даже в Москве 26-го мая выпал небольшой снежок и стоять сильные ночные морозы. Вот тебе и возвратились на Русь! Потянула на нас после туркестанских жаров родным сивером родная землица-матушка!
В глубокую ночь пронесся навстречу нам, глухо гудя машинами и колесами, ярко освещенный электрическими лампами во всех своих многочисленных окнах громадный двухъярусный американский пароход, казавшийся от отражения в воде четырех ярусным. Он промелькнул мимо нас неожиданной быстро, как видение, и понесся будить дальше сонные воды и сонные берега Волги.
Мы со своим пароходом, должно быть, тоже кажемся жи¬телям берега фантастическим огненным видением, прорезающим темноту ночи четырьмя рядами несущихся вперёд огненных глаз...
***
Мы ещё не спали, когда пароход наш остановился у при¬стани села Балакова. Это одно из самых больших торговых местечек Волги, давно ожидающих своего обращения в го¬рода вместе с Покровским и Дубовкой.
Балаково уже не на правом, Саратовском, а на левом, Са¬марском берегу Волги, и после Самары самая важная хлебная пристань губернии. Ссыпок и амбаров тут многие сотни. Видны большие городские дома, много судов на пристани; но кроме хлеба и сала, обычных предметов вывоза волжских пристаней, здесь ещё крупная лесная торговля. Балаково снабжает всевозможным лесным товаром верховых притоков Волги безлесные степные уезды Самарской губернии —Николаев¬ский и Новоузенский, лежащие по соседству с ним. Балаково,

— 433 —
как и Вольск, как и Хвалынск, который будет сейчас же за Балаковым, — гнезда раскольников-староверов. Им эти города обязаны своим богатством, своею торговлей и промышленною предприимчивостью. Рассадником здешнего рас¬кола издавна служила река Большой Иргиз, протекающая не¬сколько сот вёрст по Николаевскому уезду и впадающая в Волгу несколько ниже Балакова, почти как раз напротив Вольска; она вся была покрыта когда-то раскольничьими ски¬тами. Сам теперешний уездный город Николаевск не что иное, как раскольничья слобода Мечетное, построенная на Иргизе первыми выходцами-раскольниками еще в начале царствования императрицы Екатерины II.

[Seneca]

Глава II.
Устье Волги.
С раннего утра мы в открытом море. Никого не видно ни впереди, ни позади, ни направо, ни налево. Не качнёт ни разу, хотя свежая волна бежит на встречу, и ветер дует.
- 339 -
Я все время с большим интересом беседую с человеком, с которым случайно познакомился на пароходе, и который представляет из себя характерный тип волжского торговца; по виду он не то купец, не то мужичек, волоса в скобку, говорить простонародною речью, с сильным нажимом на о, с чисто русскими бесцеремонными словечками, особенно по адресу жидов, но отлично понимает вместе с тем самые сложные финансовые и экономические вопросы, ворочает огромными делами, имеет нисколько пароходов и наливных барж, и держит у себя в Царицыне управляющим бывшего контр-адмирала. Это известный по всему Каспию один из братьев А...
Мне сказали, будто он даже совсем неграмотен и едва выучился царапать свою фамилию, но с тем вместе он настолько выдающийся промышленный и торговый местный деятель, что его вызывали не раз как эксперта в разные петербургские КОММИССИИ, и он сам лично ездил в Англию заказывать себе шхуну.
Мне уже отчасти знаком этот тип русского практическая здравомысла-самоучки, который чаще всего встречаешь именно на Волге, в том смелом и способном мужичестве, что прокладывает себе дорогу от лаптей прямо к миллионам, своими разнообразными расчётами и приёмами соперничает с много знающим иностранцем и составляет, строго говоря, основную силу всей нашей промышленной и торговой жизни. С другой стороны, это тип глубоко исторический, тип того сметливого и предприимчивого великоросса, который, при самых неблагоприятных внешних условиях, утверждал потихоньку свое владычество над целою частью света и своими не показ¬ными, но неутомимыми трудами умел создать мало-по-малу могучее русское царство. Это тип хотя и мужицкий по речи, по внешности, далеко однако не темный. Напротив того, люди этого типа всегда радуют и удивляют меня широтой и беспристрастием своих суждений и светлым взглядом на наше
- 340 -
будущее, чего меньше всего ожидаешь от них. Эта малограмотные люди искреннее, чем кто-нибудь верит в необоримую силу просвещенья, в очевидную пользу науки, в необходимость школы для последнего пахаря. Они гораздо либеральнее и в мнениях своих, и, особенно, в действиях многих профессиональных либералов, и хотя ничего не знают об Америке и никогда не были в ней, но в сущности гораздо похожее на американцев по своему характеру и всем делам, чем многие из ваших красноречивых проповедников американизма. Эти крепкие русские головы и крепкие русские характеры в несокрушимо крепком простонародном теле на всё смотрят прямо я везде действуют с спокойною решительностью, без нервности, без иллюзии, во и без малодушных разочарований. Знания их, конечно, ограничены, но зато удивительно тверды и определенны, память девственная, настоящая мужицкая, всегда владеющая необходимым запасом цифр, и такая же меткая мужицкая наблюдательность, от которой ничто не укроется... Они везде остаются сами собою: в дамской гостиной, в приёмной сановника, на бирже и в толпе рабочих. Ведут твердо свою линию, держать зорко и под час жестко свой расчёт, и не стараются разыгрывать явь себя никакой роли.
Как вы смотрите на них, нравятся ли вам их манеры и речи — ото их нисколько не тревожить, и они над этим нисколько не задумываются. Они не хотят казаться ничем, кроме того, что они есть, ни немцами, ни американцами, ни учеными экономистами, ни миллионерами, сыплющими золото. Но они зато и не стыдятся того, что в них есть, и каковы они; они не конфузясь крестятся при вас на святые иконы и Божьи храмы, не конфузясь едят постное в посты, не конфузясь среди расфранченной публики ходить штаны в сапоги и длинно¬полый кафтан на плечах... В этой простоте и цельности — их великая сила. Цивилизацию, научные изобретения они уважают не потому, чтобы считали их за какой-нибудь суеверный фетиш,
- 341 -
которому почему-то обязательно для всех покланяться, а потому, что на каждом шагу своей практической жизни, своих собственных промышленных и торговых предприятий. убеждаются в несравнимом превосходстве просвещенья и благоустройства над невежеством и беспорядком, честных и знающих специалистов над темными и плутоватыми людишками, учившимися на медный грош.
***
По словам моего бывшего собеседника рыболовное дело Астрахани и её прибрежий — в руках нескольких крупных фирм. Базилевские, известные петербургские золотопромышленники, Сапожников, Хлебников и некоторые другие — главные хозяева здешнего рыбного дела.
Хлебников, который из купцов сделался предводителем дворянства, считается особенно дельным и умным промышленником.
Самая доходная статья здешнего рыболовства, так называемая «мужицкая рыба» — вобла и сельдь. Воблы ловится в год до 600 миллионов штук и более. Сельди стали сильно уменьшаться в числе. У Сапожникова обыкновенно ловилось до 50 миллионов сельдей, а в нынешнем году не более 4, 5 миллионов. На осетрине не разбогатеешь, потому что она требуется одним богатым, все равно как железная дорога извлекает свои доходы с пассажиров не 1-го класса, а 3-го, где ездит рабочий люд. В торговле выгодно только то, что нужно всему народу. Лов воблы и сельди — в апреле, вообще же временем рыболовства считается весна, от 1-го марта до 9-го мая, и осень, с 7-го сентября до 14-го ноября. Рабочему платят за 2 месяца от 10—25 рублей на хозяйских харчах. Нанимают только на эти сроки, потом промыслы пустеют; продолжается только укладка рыбы в бочки. Зимой хотя ловят, но мало, и сейчас же пускают в продажу, не заготовляя в прок. Главные рыбные заводы не в самой Волге, а в её рукавах, которых тут насчитывают до 360, начиная от самого восточного, так называемого Бузана... Впрочем, заводы тянутся и по Волге, вплоть до Царицына. Цены на рыбу в Астрахани часто выше московских, но в обыкновенное время здесь можно иметь свежую икру не дороже 60 коп. за фунт. Самая ценная и вместе необходимая вещь на рыбном заводе — это их громадные ледники. В лёд врубаются громадные деревянные вместилища, залитые смолой, для рассола рыбы. В такие помещенье входить до 300.000 голов сельди, а подобных помещениях в хорошем леднике бывает до 200. Воблу не солят, а сушат, нанизывая на веревки. Её обыкно¬венно такое множество, что точный счёт очень затруднителен. Из сетей её сыплют в особые лодки, так называемые «прорезы»;носят носилками и считают только каждые десятые носилки. Счет же точный делается уже при самой про¬даже. С 9-го мая до 1-го июля рыбная ловля запрещается. Санитарная комиссия зорко смотрит, чтобы на ловлях соблю¬даюсь строгая чистота, и заводчики часто обижаются на её излишнюю требовательность. По рассказам моего спутника, бывший астраханский губернатор, князь В., много облегчил положение заводчиков, лично входя в их дела и не допуская неосновательиых придирок. Раз на одного заводчика сосед его подал донос, что у него вся мука для рабочих полна червей. В следствии этого доноса комиссия запечатала склад мукИ и его 500 рабочих остались без куска хлеба. Заводчик бросился по обыкновению к князю. Тот немедленно сам отправился к нам на завод, но по дороге неожиданно заехал на завод доносчика и осмотрел его собственную муку. Захва¬тит, дна куля её, он приказал просеять их через сито, и в 7-ми пудах муки нашел 1 1/2 фунта червей, между тем как в муке обвиненного их оказалось всего ¼ фунта.
У другого заводчика комиссия арестовала миллион голов воблы будто бы вонючей. Заводчик кинулся сейчас к князю, который точно также лично расследовал дело. Оказалось, что комиссия арестовала совсем сырую рыбу, которая через это стала сейчас же портиться в мешках; на веревках же она в 3 дня отлично высохла и стала очень вкусною. Приглашен¬ные члены комиссии, попробовав этой рыбы, должны были признать, что она действительно была вполне годною в продажу.
Вообще я слышал горячие похвалы князю В.
«Такие только люди царю и нужны: деятельные, умные и честные!» характеризовал его мой энергичный собеседник.
Странно, что до сих пор не могут проложить телеграфного кабеля из Астрахани к так называемым «9 футам», то есть станции, где останавливаются морские пароходы, и откуда пассажиры пересаживаются на волжские пароходы. Уверяют, будто это было бы непосильно дорого, и оттого до сих пор телеграф проведен только на «Бирючью Косу», за 30 верст от «9 футов».
На «9 футах» перегружаются и все нефтяные наливные суда, что особенно убыточно и неудобно. Хотя дело поставлено по возможности практично, так что в один час успевают перелить до 10.000 пудов нефти, но, тем не менее, в этом перегружении товара среди открытого моря огромная помеха торговле. Часто случается, что сильный ветер с моря дует несколько дней и все время не дает судам перегружаться; а нередко буря и топит злосчастные суда, вынуждены про¬водить в ожидании перегрузки дни и даже недели среди бушующих волн, ничем не защищенный от шторма. С другой стороны, нет никакой возможности устроить пристань среди открытого моря. Морской ледоход, могучий как нигде на бурном старом Каспии, сокрушил бы в одно мгновенье самые крепкие сооружения человека.
Углубить фарватер морского залива и устье Волги —стоило бы колоссальных миллионов и не повело бы в сущности ни к чему, потому что песок безостановочно плывет по Волге и безостановочно засоряет все рукава и фарватеры её.
А. сообщил нам, что Астрахань не ведет торговли нефтью, докупая ее только для себя: вся же здешняя торговля каспийскою нефтью сосредоточивается в Царицыне, этой громадной всероссийской цистерне для керосина, откуда он развозится в вагонах по лицу всей России.
Без Ротшильда и Нобеля, по мнению А., у нас бы стало все нефтяное дело. Московские купцы, по его словам, могли бы двинуть на него сотни миллионов рублей, да предпочитают резать купоны, а когда Нобель завёл нефтепроводы и разный заводе кг я усовершенствования, все бросились с него списывать, и дело сразу ожило. Американская компания привезла с собою 14 миллионов долларов, чтобы устроить нефтепровод из Баку в Батум; им отказали, а теперь сами не знают, куда девать нефть. Продают её на месте по 1 коп. за пуд, керосин по 7 коп.; а тут еще правительство пошлину наложило невозможную: 40 коп. с пуда! Ежемесячно ив Баку перевозят через Каспийское море в Волгу 35 — 40 миллионов пудов керосина. За один раз все каспийские суда могут перевезти 18 миллионов пудов: 9 миллионов парусные суда и 9 мил¬лионов паровые. Паровое судно может обернуться раза 3—4 в месяц, а парусное только один раз.
По словам А., лучшие наши волжские пароходы строятся в Нижнем и окрестностях его. Курбатовский завод в Ниж¬нем и производит сам решительно все составным части пароходов, ничего не выписывая из-за границы. Особенно славится па Волге своим мастерством строитель пароходов Калашников. Он — совершенный самоучка, как это часто бывает у нас на Руси, но за свое необыкновенное искусство будто бы получил звание инженер - технолога и право читать лекции о постройке пароходов, как уверял меня А. Его пароходы отличаются удивительною способностью сидеть очень мелко и ходить быстро, а в то же время замечательно красивы. В на¬стоящее время он, кажется, разошелся с хозяевами и бросил завод, нажив, впрочем, себе хорошее состояние. Много паро¬ходов строит и Сормовский завод, в 12-ти верстах выше Нижнего.
В Рыбинске тоже есть три пароходных завода Журавлева. Вообще теперь все пошли пароходы собственного мадижя.
Зевеке, хозяина известной пароходной фирмы, удачно сопер¬ничающей с «Кавказом и Меркурием», был прежде приказчиком Журавлева и убедил его построить еще неведомые тогда на Руси шесть американских двухэтажных пароходов, которыми теперь кишит Волга, и которые составляют одно явь великих удовольствий волжских прогулок. Образовалась Волжско-Камская компания, но она скоро разорилась от неумелого ведения дел, и Зевеке купил тогда за собственный счет все его пароходы, построил к ним еще девять новых и стал получать большие барыши, потому что вся публика бросилась на эти, в высшей степени, удобные, роскошные ж по¬местительные пароходы. Но все-таки из числа пароходных волжских тузов наиболее крупными считаются до сих пор Журавлев, Любимов и братья Каменские, гоняющие свои пароходы, кроме Волги, еще по Каме и сибирским рекам.
Нынешний год вода в Волге поднималась очень невысоко, в Нижнем на 4 аршина, в Царицыне на 3, а в Астрахани всего только на 2 аршина, чего уже давно не бывало, и что вредно отозвалось на укосах трав по дальним заливным лугам. По причине этой же мелководности с некоторых рек, впадающих в Волгу, не могло прийти до сих пор много лесных караванов, в следствии чего цена на лес сильно поднялась. Впрочем, эта дороговизна не продержится долго, так как она же и вызовет самый усиленный подвоз леса на всем, на чем только можно.
Меня особенно утешала в А. его спокойная и незыблемая, истинно-крестьянская вера в то, что земля и вода неистощимы, что они будут вечно кормить человека, если только к ним приложить настойчивый и разумный труд. Это отрадная про¬тивоположность обычным малодушным взглядам нашего помещичества, будто ничто не дает дохода, все в убыток и будто у нас на Руси ни в чём заняться нельзя. В этом сказывается глубокая разница между человеком-работником и человеком-белоручкой, питомцем её гувернанток и классиче¬ских школ, который не обучен ни к какому настоящему делу. Богатство России было и будет создано, конечно, не этими белоручками, а подлинными русскими характерами, с их сме¬лою предприимчивостью и быстрою практическою сметкой.

Целый день мы идем, как в океане, не видя нигде ни островка, ни куска берега. Пароходы и те встречаются теперь редко; они идут другим, не нашим курсом, прямо на Астрахань, не заходя в Петровск. Следить за ними — теперь единственное наше развлечете. Зато в волнах моря то и дело качаются тюлени. Сначала они напугали меня. Стою, задумавшись у борта, пристыв главами к морю, и вдруг вижу в волнах его какое-то круглое, словно человеческое лицо... Лицо это смотрят прямо мне в глаза своими черными, умными гла¬зами и, кажется, употребляет все усилия, чтобы не отстать от парохода... У меня сдавилось сердце. Что это? утопающий? Откуда он может быть?.. Повел глазами немного дальше, там опять такой же утопающий, с таким же заливаемым волнами круглым лицом, обращенным к пароходу, словно в безмолвной мольбе... Глянул в сторону—там и еще и еще те же головы, те же умоляющие взгляды... У меня сразу прояснилось в мозгу:
— Господи! да это тюлени... Как не узнал я их с пер-вого взгляда!..
Тюленям, должно быть, тоже скучно, как и нам среди вечного однообразия моря: они обрадовались случаю, что увидели наш красивый, пышущий дымом пароход и бросились на перегонки с ним, как дельфины в Черном море... Только тюлени гораздо спокойнее дельфинов, как и подобает неповоротливому жителю севера. Они не кувыркаются черными ко¬лесами, словно подводные мельницы, как это любят выделы¬вать шаловливые любимцы древнего Эллина, а просто по це
лым часам плывут за пароходом, высовывая из воды только свои темные, гладя, как соболь, мордочки, да белые меховые манишки своих душек.
К вечеру, однако, виднелась около парохода всего только одна глазастая, круглая мордочка. Она настолько напоминала человеческую, что, по инстинктивной привычке судить по себе, мне становилось как-то жутко за нее... Такое крошечное, оди¬нокое тельце копошится вдруг своими бессильными лапками над этою бездонною взволнованною пучиной, среди этого безбрежного простора; пароход бежит вперед своими уверенными, могучими толчками, а это отчаянно борющееся тельце тонет за ним во мраке надвигающейся ночи, точно гибнущий без помощи человек...
А вот ж еще зоология! какая-то крошечная, желтенькая птичка, вероятно, неосторожно залетевшая на пароход с бе¬рега Петровска, охваченная ужасом незнакомого ей безбрежного моря, судорожно бьётся по палубе, между веревочных лестниц и канатов, тщетно бросаясь во все стороны, пытаясь найти где-нибудь привычную зеленую лужайку или спасительный куст... Она прячется от преследующих ее со всех сторон страхов в темных углублениях кожуха и дрожит там ли¬хорадочною дрожью, может быть, горько вспоминая о своем неблагоразумно-покинутом родном гнезде.

Несмотря на сильный ветер и волны, пароход наш идет так спокойно, что кажется мы не двигаемся с места. Колесные пароходы в этом отношении несравненно приятнее винтовых, особенно, если они устроены так хорошо, как наш. Ветер сделался совсем свежим, когда мы в глубокой темноте стали входить в какой-то плавучий городок огней. Это так назы¬ваемые «12 футов», первый аванпост берега, где вынуждены останавливаться самые крупные пароходы. Тут и плавучий маяк, без устали мигающий своим глазом циклопа. Как раз в полночь черная непроглядная тьма ночи еще раз вдруг заискрилась роями огней, трепетавших, казалось, у са¬мого уровня моря. Весь горизонт, насколько он нам виден, охвачен этими огнями. Это и есть пресловутые «9 футов», где приходится перегружаться и нам на речной пароход. Не видно решительно ничего. Ночь слила в один черный сплошной хаос небо и море, но эти везде мигающие и трепещущее огоньки—эти висящие в неопределенном пространстве белы, зелёные и красные фонари,—убедительно говорят вам о том, что тут везде кругом вас многолюдная человеческая жизнь...
Тут тоже плавучий маяк с ослепительно яркими переме¬няющимися огнями, своего рода неусыпный часовой этой черной пучины моря и ночи...
Пароход наш прорезает насквозь эту невидимую бездну рассыпанных огней, во мы уже не слышим, как и где оста¬навливается он. Мы заснули глубоким сном. Спать, однако, пришлось недолго. С 4 часов утра уже начался шум и говор собиравшейся на палубе публики, грохот цепей, вытягивавших товары из трюма, крики лодочников, осадивших пароход. В 5 часов и мы с женой вышли на палубу полюбоваться оригинальным плавучим городком. Нигде на целую версту ничего, кроме пароходов, кораблей, барж. Все качается и суетливо двигается. Пароходы медленно тащат на буксире целую вереницу барж, налитых нефтью, лодки снуют везде, как извозчики на многолюдных улицах столицы, плавучие пристани, плавучие конторы на якорях, плавучие бассейны для слива нефти.
Разноцветные флаги пароходных компаний и торговых фирм весело веют на своих высоких шестах, зазывая к себе плавучих посетителей, как вывески городских гостиниц зазывают к себе проезжего.
Пароходов тут целое полчище. Они уже все развели свои пары и — украшенные кудрявыми султанами дыма — маневрируют в ожидании отплытия. Все возможный имена географии, литературы, календаря — прочтете вы на их щеголеватых кормах. К нам тоже подходить пароход с золотою надписью: «Константин Кавос». Публика, давя друг друга, шумно валится на него, стараясь захватить местечко поудобнее. Вот все мы, однако, разместились кое-как; но отплывать еще нельзя. К нам подъезжает другой пароходик с таможенными чи¬нами. Они чего-то ищут, осматриваюсь что-то, но почти исклю¬чительно среди армян и персиян, не беспокоя «порядочную» публику. У них особенное чутье на тот люд, у которого можно откопать контрабанду.
Наконец, и мы тронулись вперёд. Яркое радостное утро очень кстати засияло над веселым и оригинальным пейзажем, который расстилался теперь кругом нас.
С биноклями в руках, мы с женой не слезали с па¬лубы. Налево вдали виднелся живописный «маяк четырех бугров». Буграми здесь называются острова. Это имя лучше всего показывает, что здешние острова — простые наносы песку. Жителю гладкой равнины моря всякое вырастающие на ней возвышение естественно кажется бугром. На буграх этих все богатым рыболовный селенья с белыми соборами, тесом кры¬тыми домами. На мысах и отмелях их торчать тростниковые шалаши на высоких столбах, так называемые здесь балышни, где сушат балык и всякую вяленую рыбу.
Одни за другими чередуются вдали эти острова, селенья, ху¬торки. Давно я не любовался такою веселою и оживленною кар¬тиной. Везде парусные суда ж лодки; они оцепили гори8онт моря, словно бабы-птицы, загоняющие рыбу; они реют вдали и вблизи, впереди и сзади нас, вырезаясь на синеве моря живописными косыми парусами, будто белые чайки своими крыльями. А пароходы и пароходики в свою очередь безостановочно бегут и с моря в Волгу, и сверху, ив устья вели¬кой реки, пыхтя своими трубами и обмениваясь оглушитель¬ными свистками, от которых, кажется иногда, лопнет бара¬банная перепонка. На борте каждого кто-нибудь махает белым флагом, чтобы условиться без разговоров с встречным пароходом, какой стороны кону держаться...
Пароходы эти редко бегут в одиночку: почти всякий тащить за собою целый хвост барж, смотря по своим силам. В иной барже сто, в иной полтораста тысяч пудов нефти, и таких махин ползет несколько на буксире одного парохода. После долгих впечатлений среднеазиатских пустынь, они мне напоминают вереницы тяжко нагруженных верблюдов, кото¬рых ведет впереди на ушатом маленьком ослике или сухощавом коньке, навязав их все как баранки на одну мо¬чалку, какой-нибудь одиноки старик-лаучъ или мальчишка киргизёнок.
— Это Нина Сапожникова, это Алексей Сапожников, а это Туркмен, это Михаил Иванов! поминутно слышится на нашей палубе, словно в приветствие пробегающим мимо знакомым пароходам. Один хвалить одного, другой другого, рассуждая какой из них быстрее, какой поворотливее, какой сильнее, какой изящнее, любуются, хвастают, укоряют, спорят и горячатся совсем так, как любители бегов толкуют о бегущих на приз рысаках; простой народ, пожалуй, еще горячее и искреннее, чем даже € порядочная> публика. И пароходы, должно быть, чувствуют и знают это, по крайней мере, капитаны их, потому что и они, за видя впереди внимательных зрителей, охорашиваются по-своему и стараются пронестись по возможности лихо. Их тут в самом деле такая же пропасть, как рысаков на любом городском гулянье. Кажется, только проезжая Волгу, можно оценить сколько-нибудь верно торговую предприимчивость и промышленную силу России.
С «9-ти фунтов» вода уже делается грязно-бурою и прес¬ною на поверхности, хотя в глубине она ещё совсем соленая. Могучий поток Волги не скоро теряется даже в громадной чаше моря, а прорезает ее на много верст, почти видимый глазом, не смешиваясь с морскою водой...
Местами, впрочем, вода здесь не только бурая, но и совсем черная или подернутая каким-то металлически-мраморным налётом от утекающей из барж нефти; такая лужи пахнуть обыкновенно прескверно и» вероятно, отравляют рыбу, хотя новейшие исследования и опыты опровергают это повсюду распространенное убеждение, а приписывают постоянно возрастающее уменьшение рыбы в Волге исключительно невежеству самих рыболовов, которые заграждают своими сетями вход рыбе из моря в реку для метанья икры и оставляют бесполезно гибнуть на земле массы мелкой рыбешки, попадающейся в сети и остающейся на берегах реки после весеннего разлива.
Правая сторона взморья верст на 60, до села Хорбая с давних пор, еще со времен Петра I, принадлежит Сапожниковым. У них тут выстроен на острове Житном вели-колепный дачный дом и усадьба, разведен прекрасный сад. Богачи-хозяева угощали на этой даче покойного Императора Александра Николаевича, во время его путешествия по Волге. Государь посетил тогда и несколько рыбацких селений и заходил совершенно невзначай во многие крестьянские дома. Его очень приятно поражала необыкновенная чистота и приличие до¬машней жизни каждого здешнего бедняка.
Левая половина взморья — казенная. Поселившиеся на островах рыбацкие села платят казне за право рыбной ловли за каждую так называемую «путину» по 60 рублей от большой барки и по 25 рублей от будары.
Путин две в году, одна от 1-го марта до 15-го мая, другая от 1-го сентября до 14-го ноября; следовательно, крупная посудина платить 100 руб. в год, а мелкая — 60 руб. в год. В остальное время года рыбу ловить запрещается.
Часть залива, что начинается прямо от «девяти футов», называется «Сайгачий ильмень»; дальше идёт еще вторая по¬ловина залива, Варашкинский ильмень, за с. Хорбаем, где находятся известные рыбные заводы Хлебниковых. За заливами пойдут рукава Волги. Всех их очень много, не перечтешь; но главных считается четыре: настоящая Волга, Шаврова,
- 352 -
Болда и Бузан. Сапожниковым принадлежит главная Волга и небольшой рукав Травин, Базилевскому — часть Бузана, остальные рукава во владение казны. «Бирючья коса» нам видна слева. До неё от «9 футов» верст 25, если не 30.
старый большой храм, какой-то большой дом, телеграф. Ждут не дождутся, чтобы телеграфный кабель был проложен оттуда до самых «9 футов», что крайне необходимо.
Некоторые острова приходится прорезать довольно близко, и нам тогда отлично видны богатые рыбацкие села, располо¬женный на их берегах. Тут есть, между прочим, обширный владения княгини Долгорукой, большею частью купленные те-перь Хлебниковыми. «Рыбная ватага» Хлебниковых на правой стороне, очень благоустроена. Множество красивых кирпичных казарм для рабочих, огромные «лари» в ледниках для засолки рыбы. Ледники эти выступают из земли только своими длин¬ными, круглыми крышами с отдушинами вместо труб. Тут же и дом с садом, и церковь. Несколько дальше мы проехали другое имевшие тех же владельцев, с кирпичным заводом, с целою флотилией заготовленных на берегу и только-что оконопаченных «неводных» лодок и «прорезей» для рыбы. Для приема и разборки рыбы тянутся по берегу просторный галерей, открытые сараи для вяленья рыбы, а за ними друга глухие сараи с чанами, в которых происходить засол рыбы.
Острова все похожи друг на друга, как пальцы руки. Зе¬леная береговая опушка кругом и песчаные бугры в середине. На зеленых луговинах бродить прекрасный сытый скот, ко¬ровы и лошади; по песочкам видны арбузные бахчи, посевы картофеля.
При хуторах, при рыбных заводах — всё чаще начинают попадаться калмыцкие палатки, очень похожие на киргизские.
С дебаркадера Бирючьей Косы села к нам на пароход целая толпа калмыков, калмычек и калмыцких «гюлянов» то-есть, попов. Простые калмыки обстрижены по-русски, на скобку, и носят на голове меховые шапки, расширенные кверху,
- 353 -
с красными пуговицами на донышке. Калмычки в таких же халатах и шапках, как и их супруги, с такими же, как у них скуластыми бронзовыми лицами и еле прорванными косыми глазами. Только и можно отличить их от мужчин по косам, что висят на плечах. Но «Гюляны» — те совсем осо¬бенный народ! Головы у них выбриты как лодыжки, а на их идиотских, словно чем-то обиженных и горько плачущих рожах, выделяются двумя черными пиявками коротенькие усы. Одеты они в красное с головы до ног: красный шапки с малиновою опушкою, красный, широкие халат сверх дру¬гого, малинового, красные сафьянные сапоги, и вместо пояса ярко-пестрая красная шаль с длинными концами. Они важно покуривают трубки и держатся, гордые своим жреческим пурпуром, в отдалении от низкой черни.

Вот мы въезжаем в довольно узкий рукав - «Мочильный», чем дальше от входа, тем он делается все шире и начинает извиваться змеею вправо, влево, чуть не назад; местами он резко переламывается под прямым углом, и лоцману парохода нужно хорошо знать свой фарватер, чтобы не поте¬ряться среди бесчисленных проливов, каналов, заводей, ко¬торые на каждом шагу открывают свои устья и кажутся не-знакомому главу самым естественным продолжением Волжского русла.
Кругом целый лабиринт островов и отмелей, покрытых сочною травой, заросших тальником, камышами, а то и желтеющих своими песочными горбами; это истинное рыбное царство тянется на многие десятки верст в длину и ширину, образуя собою дельту великой русской реки. От «9 футов» до Астрахани с юга на север — целых 144 версты, а с за¬пада на восток будет верст под двести.
Картина изумительного простора, удобства и обилия, хотя и
давно початого, но до сих пор еще неистощимого. Тут есть
где разгуляться и рыбе, и рыболову, и дикой птице, и скотине,
и кораблю...
- 354 -
Оттого в этой стране островов и проливов цепко угнездилось многочисленное и предприимчивое население, как на больших торговых дорогах возникали, бывало, сплошные селенья постоялых дворов. По этой водной «большой дороге» не обминешь плавучих обозов на парах и на парусах. Везут хлопок из Туркестана, керосин из Баку, фрукты из Персии, рыбу из Каспия, — и конца нет этим сменяющим друг друга пароходам и баржам.

[Seneca]

- 325 -
Пограничные горы Персии уже давно провожают нас слева, а пустыня справа. Уже чуется впереди нетерпеливо ожидаемый конец этого томящего путешествия среди безоблачной синевы раскаленного неба и желтых равнин раскаленного песка. От Кизил-Арвата как будто уже начинает немного потягивать прохладным запахом моря. Воображение опережает время и рисует себе яркие картины скорого возвращения ив этой надоевшей азиатчины на далекую милую Русь.
Наконец, одним ясным, ранним утром жёлтая, до обжога нагретая равнина, вдруг, словно разом, обрезалась на западном горизонте своём, и за нею засияла колышущаяся скатерть прохладных, синих вод.
Перед нами было Каспийское море.
Вот уже мы минуем последние прибрежные барханы, запутанным архипелагом островков и мысов осыпающиеся берег Каспия. Поезд наш быстро извивается между синих проливов и желтых холмов и, наконец, выносить нас на унылую отмель Узун-Ада, заваленную белыми грудами хлопка.
Но этот «Узун-Ад» уже кажется нам теперь, после испытанной туркменской пустыни, не адом, а желанным раем.
Давно неиспытанною свежестью тянет нам в лицо из неохватно-громадной водной чащи могучего Каспия. Легкий ветерок весело покачивает пароходы и парусные суда на ярко-синей скатерти бухты, суля нам впереди другие, более милые берега. Армянское и персидское население кишит у гавани. Это уже последнее напоминание Азии и востока, из которых сердце рвется на свою русскую родину тем нетерпеливее, чем ближе подвигаешься к ней...
— 326 —
Нам уже видно, как пароход «Кавказа и Меркурия» разводит свои пары. Радостно спешим мы выбраться из душных и пыльных вагонов, чтобы бежать на пристань следом за своими чемоданами.
Полуголые персы-атлеты, словно вылитые из бронзы, ухватили их с быстротою молнии и мчат к пароходу на своих бритых головах. Теперь бы только не опоздать захватить удобную семейную каюту... Живее вперед!..
Слава Богу, вот мы и на палубе, вот уже любезный капитан устраивает нас на нашем новоселье...
Прощай старая Азия, прощай Туркестан!..

Часть VI.
ДОМОЙ ПО ВОЛГЕ
Глава I.
Дербент — «город железных ворот».

Пароход наш смело и прямо, будто по твердо пробитой дороге, несется к Баку навстречу волнам моря, которые разгулявшийся северяк довольно резво гонит на юг от бесчисленных рукавов и островков Волжского устья, Белые ба¬рашки, которыми вспенивается неохватная ширь Каспия везде, куда хватает мой глаз, — очень оживляют без того оживлённый пейзаж. Словно все море населено невидимыми веселыми зверями, которые с дикою удалью скачут, опережая друг друга, ныряют со всего разбега в синей пучине и опять выныривают оттуда с плеском и хохотом, потрясая курчавыми гривами...
Весело встречать и бегущие навстречу пароходы и парусники, нагонять и обгонять вяло переползающие груженные баржи, глубоко ушедшие в воду своими тяжеловесными корпу¬сами, словно старинный грузный экипаж в осеннюю грязь.
Удивительно, как все эти дымящие и не дымящие суда могут верно направлять свой путь по одной и той асе общей
- 328 -
линии, ничем не отмеченной на влажной пучине, где они встречаются и расходится друг с другом, как почтовые тройки на большой дороге.
— Кто? какой? чей? — только и слышится на палубе. Читаешь на носу имя «Хамидъ» или «Будда».
— А, это Нобелевский! — говорят в толпе.
И оттуда с тем же любопытством устремлены на ваш пароход многочисленные взгляды.
Промелькнули, — и нет никого; бегут безостановочно и
ваш, и их пароход — и от этого двойного бега вам кажется, что они не проходят, а стрелою проносятся мимо друг друга.
Наш быстроход обгоняет всех легко, чуть не шутя. То и дело показываются дымки вдали, то и дело капитан и штурман заботливо вглядываются в трубу и торопливо вертят колесо руля то вправо, то влево.
Раньше всех показывается слева на гористом мысе Апшеронский маяк, пароход забирает ближе к нему.
Низкий и длинный остров с двумя маяками («Исакова коса») вырезается на синем фоне моря, будто линия, прове-денная карандашом. Телеграфные столбы берега тоже заворачивают к маяку, и тут начинается электрически подводный кабель, поперёк всего Каспийского моря на Туркменский берег в Красноводск. Это самое короткое расстоянье между западным и восточным побережьями Каспия. Вокруг высокой башни маяка несколько построек вроде тюрьмы или крепостного каземата, мрачных и безотрадных. Не завидую обитателям этого пустынного замка, оберегающего пустыни моря. Берег здесь вообще унылый, — низкий, песчаный, без всякой зелени, и без радующих долей. Редко бросится в глаза какой ни будь посёлочек в курчавых деревьях. А по мысам опять маяки!.. Хотя ветер довольно свежий, а не качает нисколько. Острая грудь могучего парохода взрезает волны как раз навстречу им и плавно, не колыхнувшись ни вправо,
- 329 -
ни влево, несется вперед. К вечеру исчез и берег, все сли-лось в один туманный движущийся и плещущий хаос, среди которого с детски доверчивым чувством отдаешься нежущему комфорту и цивилизованной обстановке пароходной жизни, мирно присаживаясь к яркому свету ламп, за столы, сверкающие стеклом и фарфором, за тарелку горячего супа и стакан искристого вина...
***
Утром стало легонько покачивать.
— Должно быть, к Дербенту подходим, там всегда качает, потому что приходится повертывать поперек волны... — заметил за чаем опытный пассажир.
После чая мы с женою вышли на палубу. Было только 8-мь часов, и Дербент уже стоял над нами. Дербент по картинам представлялся мне совсем другим. Я воображал себе скалу, омываемую морем и осыпанную восточными до¬миками. А тут зеленый склон могучего горного хребта, который в этом месте значительно положе и ровнее, чем в других, более обрывистых скатах своих. Пята этого хребта довольно широкая низина в уровень с морем, покрытая садами; к югу их особенно много. На этой низине русские казармы, палатки лагеря. Город поднимается от моря к горам легким и изволоком; выше его на круче, под стенами старой крепости, персидский город.
Русский белый собор с зеленою луковицею купола и ха-рактерная восьмиугольная башня с островерхим шатром армянской церкви поднимаются в близком соседстве друг от друга из сбитых в кучу домиков, а их обеих венчает сверху персидская мечеть с раздутым дынею куполом, как высоко воздвигнутый стяг недавно еще господствовавшего здесь магометанства.
Белая старинная башня маяка стоит ближе всех к морю. Очевидно, это одна из уцелевших башен старой крепости. Их, впрочем, тут видны ещё десятки.
- 330 -
Мы дали схлынуть первой любопытной толпе, навалившейся в огромную лодку, и отправились в город почти в пустой лодке, на которой приехали к пароходу телеграфисты. Переезд на парусе от парохода до пристани всего четверть часа. Впрочем, пристани, собственно говоря, тут нет никакой. Огромные тёсаные камни правильной кладки торчат из моря в нескольких саженях от берега, по сторонам этой так называемой пристани. Это основанья башен, когда-то стоявших здесь и защищавших подступы с моря к Дербенту. Нужно думать, что и Дербентский берег, как берег Баку, постепенно понижается втечете веков, и что укрепленья, бывшие когда-то на берегу, очутились уже под волнами моря, подобно подводной башне и стенам Бакинской бухты, которые я только что осматривал.
В Дербенте с глубочайшей древности был узкий проход по берегу моря из Азии в Европу; проход этот защищался сильными укреплениями и запирался железными воротами. Самое имя Дербент — значит «железные ворота». Я видел одно по¬лотнище их, кованное истинно-циклопическим образом и совсем почти изъеденное ржавчиной, в знаменитом Имеретинском монастыре Гелати, близ Кутаиса; там оно стоить около гробницы Димитрия, отца великого грузинского царя Давида Возобновителя, как трофей его победы над мусульманами. Ворота эти были построены в 1068 году ханом Шазиром, и Димитрий отнял их, взяв приступом Ганджу, теперешний Елизаветполь, столицу ганджинских ханов.
Местность Дербента действительно напрашивается на то, чтобы запирать здесь на ключ кавказские проходы. Цепь гор начинается только от Дербента, а к северу от него — уже равнина.
Немудрено поэтому, что владетели Кавказа, так часто чередовавшиеся здесь во времена оны, все с жадностью бросались на Дербент и, во что бы ни стало, стремились владеть им. Двойной ряд зубчатых сгинь и башен, до сих нор отлично
- 331 -
уцелевших, давно уже перепоясывал этот горный склон спускаясь от верхней, неприступной цитадели, поднятой на самую кручу гор, к низине всем доступного морского берега. Купцы и промышленники также давно засели между этих крепких стен, под защитой скалистой цитадели и завели безопасную торговлю в этом удобном угоне на рубеже Европы и Азии, земли и моря, кавказских гор и русских степей, в ближайшем соседстве с устьем великой торговой реки русской. Поэтому, Дербент издревле стал известным не только как важнейшая пограничная крепость, неприступная по своему положению, но ещё как торговый и промышленный город, как один из ближайших к России приморских рынков для многочисленных товаров. Он сделался через это своего рода владыкой Каспийского моря, я проницательный взгляд Петра Великого постиг истину, что кто хочет овладеть Каспием, прежде всего должен овладеть Дербентом, ключом его. Петр и поступил так. Когда он задумал утвердиться прочною ногой на Каспийском море, то лично взял Дербент во главе своей маленькой армией, а вслед за Дербентом отворили ему свои ворота почти все прибрежные города Каспия. По договору 12 сентября 1723 года Дербент со всем Каспийским побережьем был уступлен Персией России на вечные времена, и только совершенное непонимание последующими правителями наших жизненных задач на Востоке могло отдать эту важную местность без всякой войны обратно в руки наших врагов.
Стена начинает охватывать вас с обеих сторон с первых же шагов. Она какой-то циклопической кладки из огромных, но плотно притесанных камней, сложенных насухо; то и дело встречаются всходы и парапеты; когда глядишь издали, как она лепится наверх своею желтовато белою зубчатою лентой, поднимаясь будто ступеньками с уступа на уступ, при всяком повороте, при всяком подъёме своем, опираясь на массивный башни, — то невольно переносишься
- 332 -
мыслью в далёкие средние века, когда без этих зубцов, стен и башен была немыслима жизнь человека и когда самый маленький город имел ту же живописную и романтическую физиономию, какою мы теперь любуемся в своеобразном древнем городе Кавказа.
Особенно характерны многочисленные ворота персидского стиля с изящными арками и колонками.
В иных местах стена уже совсем разрушена, в других она еще очень высока и не тронута временем. Должно быть, она не раз была надстраиваема в верхних своих поясах, более всего поврежденных; нижняя же основа её носит на себе все признаки очень древней кладки, которую, наверное, не приходилось возобновлять многие века.
Мы наняли извозчика, которых, к удивленно моему, здесь оказалось очень много. За час они берут 60 к., а за подъем до крепости 1 р. Это большое удобство, потому что тащиться пешком по жаре на такую длинную и крутую гору, да еще по каменной мостовой среди горячих каменных улиц, — удовольствие небольшое, а для непривычного человека, пожалуй, даже и неисполнимое. Русских построек тут уже довольно много, и, глядя на некоторый из них, я сильно подозревать, что они значительною долей выстроены из дарового материала, находящегося в такой соблазнительной близости, — именно, из той самой исторической стены, на которую мы теперь засматриваемся и которая, должно быть, оттого-то и пришла местами в такой разрушенный вид. Кажется, и самый православный храм сложен из этих древних камней. Есть несколько сносных и приличных построек русского образца, но гро¬мадное большинство домов — скорее низкие, грязные сакли, чем дома. Нечистоплотность везде — воистину восточная. Нигде никакого следа благоустройства. Улицы словно сто лет не ме¬тены, не чищены, не политы. Везде пыль и навоз. Нигде на улице ни одного деревца. Ближе к морю, правда, разбить до-вольно тенистый городской сад и устроены беседки для
- 333 -
музыки, но самый город не защищён ничем от убийственного припека солнца. Каменные домишки насыпаны по голому склону горы, как куски колотого сахара. Есть, впрочем, как подобает уездному городу Российской Империи, — здание «присутственных мест», увенчанное вывеской.
Лавчонок здесь — видимо-невидимо; но все это по-восточному: товар каждой лавки уместится в одном порядочном сун¬дуке. Больше всего бросаются в глаза медные лавки и мастерские медников. Кажется, это специальность Дербента.
Однако, в самый лабиринт верхних персидских кварталов извозчик нас не повез; по их вьющимся неровным переулочкам можно проехать только верхом и ходить пешему. Мы выехали за городскую стену, на южную сторону, и стали карабкаться вдоль ней к скале, на которой стоить цитадель, оставляя вправе персидскую часть города. На половине дороги мы остановились осмотреть очень интересные древние ворота, поразившие меня своим изящным архитектурным стилем. Старик мусульманин, сидевший в этих воротах, уверял нас, что они выстроены 4.000 лет тому назад; сам он, очевидно, верил с полною искренностью в эту почтенную цифру. Ворота — в обычном персидском вкусе, с двойною аркою. Наружная арка тщательно отделана характерною каменною резьбой, а внутри стоить над воротами наивно-грубая, детски изваянная статуэтка льва, герба Персии. Тут же вре-зано несколько плит с старинными надписями.
— Никто не может прочесть, что здесь написано! таинственно сообщил нам старик Дербентец. Это не по персидски и не по-арабски, это «куфи!», а «куфи» никто понять не может!
Из этих древних ворот открывается преживописная перспектива узенькой улочки персидского города, тесно обстав¬ленной кубиками слепых плоскокрыших домов... А за стеною, в поле, против тех же исторических ворот, под густою тенью старого ореха, — поэтический фонтан, с каменною террасой для отдыха, окруженный ограню и всегда осаждаемый
- 334 -
толпами водоносиц с кружками и громадными кувшинами на плечах.
Мы все время делаем зигзаги, чтобы подняться на вершину каменной горы, покрытой, впрочем, в это время года довольно высокою травою. Круча эта мало-помалу обращается в громадное кладбище. Везде видишь словно гигантские расшатанные зубы — узкие и высоте могильные камни, торчащие во все сто¬роны из земли.
Среди зелёной травы они производить впечатление белых костяков, которыми ощетинилось это поле смерти. Хорошенькие, изрядно-таки крупные змейки то и дело переползают через дорогу, ныряя под камни и прячась в высокой траве. Чем ближе к крепости, тем могильные камни делаются чаще я красивее. Многие из них расписаны затейливыми узорами ярких красок, наподобие разноцветной эмали персидских серег и запястий, или раскрашенных потолков мечети. Восточный узор этого рода неподражаемо хорош везде, где бы ни встретил его.

Крепость забралась совсем на отдельную скалу, в уединенье от остального города, хотя тяжко всползающие снизу зубчатые стены, охраняющие город с обеих сторон, ухватываются за нее своими каменными лапами.
Крепость занимает покатое темя скалы, сходящее книзу тремя уступами. Яруги охватывают эту скалу с востока и севера, а с запада она висит над глубоким обрывом, который совсем нешуточно хмурится сквозь растрескавшиеся крепостные зубцы. Только с южной стороны к ней свободно подходят горные дороги, направляющиеся к морю и в северные равнины Кавказа. Неприступная Дербентская крепость пересекла их в этом месте своими высокими стенами и башнями, мимо которых проезд был невозможен. Крепко окованные железом массивные древние ворота, закрывающие вход в крепость, уцелели до сих пор.
- 335 -
Прежде в крепости, вероятно, жило много народа и начальствующих людей. В юго-западном углу ещё сохранилось, какое-то большое запустевшее здание из белых камней, в разных местах стоят солдатские казармы, раскинуты фон¬таны и глубокие цистерны для воды, искусно обделанный белым тесаным камнем, хотя, к сожалению, уже запущенные и высохшие; близь южной стены даже что-то в роде сада из больших белых акаций и разных других тенистых деревьев.
С уступа на уступ крепостной скалы приходится подниматься по ступеням: в иных местах зубцы стены прихо-дятся в уровень с теменем скалы, в других — стена под-нимается над нею на несколько сажень, так что нужно взбираться на нее, как на колокольню.
Я взобрался на самый верх самой верхней башни, чтобы полюбоваться широкою панорамой моря и берега, которая открывается с ней. Ярко красные цветы мака и зеленые метелки всяких полевых трав убирают теперь своим мирным убором когда-то грозную твердыню. Дербент виден отсюда A vol d'oiseau и уже кажется расположенным не по склону крутой горы, а на совершенно гладкой равнине; даже персидский город, ближе всех придвинувшийся к крепости, в тот виден отсюда в той же странной иллюзии зрения. Только теперь вполне ясно, что Дербент гораздо обширнее, чем он казался нам снизу, в своем неизбежном ракурсе. Море чудной синевы стелется впереди и поднимается к горизонту своим неохватным простором. Наш статный пароход, будто живое энергическое существо, дышит и пышет клубами горячего пара, еще неподвижный на своих якорях. Целая флотилия парусных лодочек реет белыми чайками между ним и городскою пристанью, а там в туманных горизонтах дали темнеют силуэты пароходов и кораблей, что бегут друг за другом, и одни навстречу другим по никем не проведенному водному пути из Баку в Астрахань, из Астрахани в Баку,
- 336 -
точно обозы извозчиков на больших дорогах нашей чёрнозёмной России...

Спустившись опять вниз, мы с удовольствием побродили несколько минуть после долгого солнечного пекла в освежаю¬щей тени городского сада и посетили кстати историческую зем¬лянку около крепостной стены, в которой, по преданно, жиль Великий Пётр во время взятия Дербента.
Рынок дербентский богат всякими овощами: капуста, картофель, виноград растут здесь роскошно по низинам, окаймляющим море. Дербентское вино вкусно и недорого. В поощрение местного производства мы купили несколько кусков страшно пестрой и страшно яркой персидской набойки для покрывать, столько же грубой и квёлой, сколько дешёвой, которая приготовляется тут же на ваших глазах туземными мастерами, и стоить всего 50 — 60 коп. за кусок.
Любители могут также приобрести себе здесь коллекцию очень красивых морских раковин, которыми запаслись все наши пассажиры. На пароход мы вернулись уже на четырех веслах, ибо погода стихла и парус окончательно отказался действовать. Это заняло, конечно, гораздо более времени, так что мы едва не запоздали к отходу парохода. Завтрак уже стоял на столе, что было очень кстати после наших утомительных странствований по горам; к десерту еще более, кстати, появилась душистая клубника, привезенная из города персидскими торговцами вместе с букетами роскошных майских цветов...

Хотя мы еще у берегов Кавказа, но кавказских гор уже больше не видно. За Дербентом тянется, и то очень далеко, только низенькая и ничем не интересная горная цепь. Петровск гнездится на зелёном и невысоком береговом кряжике. Кругом него такие же зелёные и невысокие горы с осыпями камней внизу. Соседние деревеньки разбросаны
- 337 -
до¬вольно близко, а к берегу притулились рыбачьи хуторские Городок довольно красив издали. Порта в сущности нет, но он сделан искусственно: мол из белых тесаных камней, заваленный внутри обломками простого дикого камня, направляется длинною прямою стрелою к северу, отгораживая собою от моря залив своего рода, в котором могут покойно стоять на якорях приходящие суда. Мол тот — любимая и всегда сухая прогулка для немногочисленной здешней публики, которая спешит сюда к приходу каждого срочного парохода, чтобы развлечься, за неимением более приятных развлечений, хотя приездом и отъездом своих знакомых.
Другой брекватер, много короче, тянется поперечно к пер¬вому. Это наваленные неправильными грудами тяжелые массивы, сделанные из связанных гидравлическим цементом тесаных камней. Все вместе и образуете нехитрую Петровскую гавань, в которой кроме нашего парохода уже уставилось на якорях несколько судов. От города до порта уложены рельсы, чтобы облегчить нагрузку и выгрузку товаров. На холме, как раз над гаванью, большие здания казённого вида, кажется, бывшие военные склады, и около них что-то в роде форта с низенькими круглыми башнями. А еще выше форта белая башня маяка. На берегу —большой белый дом в два этажа с мезонином,
— Что это за дом? — спрашиваю я у извозчика, на котором мы решились се8дить посмотреть город.
— Инженер живёт, что бухтою управляет. Тут много теперь пустых больших домов; склады сукна, и всякие строения казённые пустуют теперь. Господ начальственных тут теперь нет, ну и не нужно никому! А прежде тут округ был, начальники большие жили... Деньжищ сколько увалили на постройки эти, а теперь прахом все пошло...
Город расположен к югу от бухты. Мы проехали по всем его главным улицам. Он порядочно велик, на вся¬ком шагу магазины, конторы, торговля; но особенно тут
- 338 -
много ренсковых погребов. Они сверкают сквозь свои ши-рокие окна живописными рядами разукрашенных бутылок и штофиков, соблазняя на всяком шагу прохожих и проезжих. Ясно, что Петровск — торговый центр очень большой округи, которая все это выпивает и раскупает. С открытием железной дороги он несомненно сделается очень серьезным коммерческим портом и немало подорвет, пожалуй, и Баку, и Астрахань, так как множество русских и европейских то¬варе в двинутся через него, как по ближайшему пути в За¬каспийский край, Туркестан и Передо, а азиатские товары из этих стран по той же причине потянутся к нему. Гениальный глаз Петра Великого угадал, таким образом, отдаленную торговую будущность даже и этого глухого уголка.
Мы провели вечер в тенистом и хорошо устроенном го-родском саду, с удовольствием слушая в тихой тёмной аллее родные звуки малороссийских и русских песней, исполняемых военным оркестром, и возвратились на свой пароход уже в совершенную темноту. Солдат-перевозчик усадил нас в огромную лодку, битком набитую татарами и персиянами, и мы медленно поплыли по черной бездне вод к чудовищному черному силуэту нашего парохода, смутно вырезавшемуся своими снастями на безлунном небе... Он уже весь обвесился фона¬рями — красными, белыми и зелеными, и сверкал ими поочерёдно на нас, уступая капризам волны, словно циклоп своим страшным одиноким глазом, отыскивающим убежавшую от него жертву...

[Seneca]

Интересно, а будут ли в эту навигацию 2010 новые путеводители?

[xelga1476]

.. Думаю стоит поискать также серию Дороги к прекрасному.

Вообще конечно уникальная серия книг, только знать бы точно, где сейчас их можно прикупить. В интернет магазине издания книг поименованы, но, к сожалению, в продаже их нет. Издания содержат пометку «Редкие», в одном из букинистических магазинов все же удалось найти книгу о Сухоне и Северной Двине.
http://www.ozon.ru/c...12519/?page=2#0
Может кто-нибудь встречал в продаже эти редкие книжечки желтого цвета из серии «Дороги к прекрасному», поделитесь адресочками магазинов, очень нужны книги по северному региону (Каргополье, Пинега, Архангельск, Олонецкий край) и по Енисею.
P.S. В интернете конечно можно найти издания из серии стоимостью за 500 руб. и выше, но хотелось бы отыскать более бюджетный вариант, внешний вид издания значения не имеет.

[Stereometria]

Может кто-нибудь встречал в продаже эти редкие книжечки желтого цвета из серии «Дороги к прекрасному», поделитесь адресочками магазинов, очень нужны книги по северному региону (Каргополье, Пинега, Архангельск, Олонецкий край) и по Енисею.

по Енисею не видел, но большой выбор этих "желтых книжек" постоянно обновляется у букинистов в музее Маяковского рядом с Библио-Глобусом на Лубянке

[xelga1476]

по Енисею не видел...

http://www.ozon.ru/c...ail/id/4052080/

Спс...

[Речной романтик]

В последнее время совершенно разочаровалась в современных путеводителях. Они привлекают яркостью фотографий и небольшим форматом, но по содержанию своему зачастую крайне поверхностны и легковесны. Единственное, что в них хорошего, так это чисто организационная информация - что где поесть, как куда-то добраться и пр. Для всего остального предпочитаю старые путеводители (например, серии "Искусство").

[Листик]

Так желтые книжки, которые мы ищем и есть из серии "Искуство". В разных интернет магазинах показаны одни и те же книги, а серии называются по разному, где "Дороги к прекрасному", а где "Искуство".
Ирин, у тебя какие есть путеводители из этой серии?