Сообщений в теме: 12

[Желтиков Александр]

http://www.archnadzo...ol-e/#more-9602

Волхонка и Чертолье



Рустам Рахматуллин, Константин Михайлов
Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина вынес на общественное обсуждение архитектурную концепцию своего развития. «Архнадзор» участвует в этом обсуждении с 2007 года, когда впервые стало известно о градостроительных планах Ирины Александровны Антоновой и архитектора Нормана Фостера. Мы признательны дирекции Музея и авторам проекта (с российской стороны это Сергей Ткаченко с коллегами) за готовность к диалогу. Результатом наших консультаций стали важные изменения в проекте. Но сохраняются и разногласия, касающиеся планов нового строительства на территории усадеб Вяземских, Голицыных, Румянцевых.

Впервые в истории Москвы появилась возможность музеефицировать семь (!) городских усадеб, образующих уникальный по сохранности старомосковский мир. Эти палаты и дворцы помнят Петра I и Екатерину II, Потемкина и Румянцева, Вяземского и Карамзина, Тропинина и Островского. Музейный городок в таких местах — предел мечтаний для любого ценителя искусств и старины. Но это значит, что развитие музея и сохранение старого города должны стать двуединой задачей. Что первое не должно делаться в ущерб второму. Развитие через сохранение и сохранение через развитие – вот формула успеха.
Сегодня мы начинаем рассказ об уникальном усадебном мире Волхонки. Первоначальный вариант этого текста опубликован в журнале «Москоское Наследие», 2007, № 5.
Пользуясь случаем, мы поздравляем директора Пушкинского музея Ирину Александровну Антонову с юбилеем. Благодарим Вас, уважаемая Ирина Александровна, за открытость к диалогу и надеемся на его результативность.
Начинается земля

Начинается земля, как известно, с Боровицкой площади. В частности, с нее начинается Москва — Кремль, распространяется к востоку и образует за собой Красную площадь, откуда земля начинается снова.
Или так. На Красной начинается Россия — на Боровицкой начинается Москва, и может отыскаться смысл в том, что эти два начала не совпадают. Между ними заключена дистанция Кремля, который, маскируя несовпадение, начинает землю собой.
Боровицкая площадь — это скрещение дорог у слияния рек. Здесь, при впадении Неглинной в Москву-реку, нашла свой брод Волоцкая, новгородская дорога — нынешняя улица Знаменка. За бродом она продолжалась дорогой, которую мы назовем рязанской или, в реалиях XIII и последующих веков, ордынской: улицы Всехсвятская (Серафимовича) — Полянка и далее. Торг и город завязались подле брода: великие континентальные столицы начинаются у мелкой воды.
У брода же эту дорогу пересекла другая, шедшая вдоль Москвы-реки дорога, соединявшая Ростово-Суздальскую землю со Смоленском и со всем Днепром до Киева: бровка или подол Кремля — Волхонка.
Так, крестом, Москве было указано место.
Боровицкая не стала главной площадью России, потому что перестала быть центральной площадью Москвы. Москва перенесла свой главный торг и перекресток главных улиц с Боровицкой площади на Красную. За торгом потянулись улицы. Смоленская дорога начала свой переход на ложе Воздвиженки, а киевская — на ложе Якиманки. Волхонка и продолжавшая ее Остоженка остались внутренними улицами города.
Боровицкие ворота

До сносов советского времени площадь Боровицких ворот выглядела как предвратный перекресток. (Сегодня так выглядит Троицкая площадь у Кутафьей башни.) Перекресток обрамляли первые дома по Знаменке, а Знаменка переходила в Боровицкий мост Кремля, и только. Большой Каменный мост до советских лет располагался выше по реке. Чтобы попасть на него со Знаменки, надо было сворачивать на Волхонку, а с нее — на Ленивку. Эти коленца были искривлением древнейшей трассы Волоцкой дороги, выводившей к москворецкой переправе.
Коленчатый путь на мост имел свою историю. Она проясняется при взгляде на древнейшие планы Москвы, начиная с самого древнего — Петрова чертежа. Выполненный около 1600 года, чертеж рисует Москву в новейших очертаниях — в крепостных кольцах Белого города и Скородома (нынешних Бульварном и Садовом кольцах). План ориентирован на запад. От Боровицких ворот Кремля, от моста через Неглинную, разбегаются современные Волхонка (вверх по карте) и Знаменка (вправо). В началах обеих улиц стоят заградительные решетки, запиравшиеся на ночь. На Волхонке выделяется каре Государева Конюшенного двора — это квартал современного Музея изобразительных искусств имени Пушкина. Плацдарм, или, как говорили в старину, «пожар» Кремля достигает угла Конюшен, так что застройка будущей Волхонки до этого угла оказывается односторонней, как и застройка будущей Ленивки — проезда к речным воротам Белого города. Эти ворота, обозначенные цифрой 2, выводили к перевозу и назывались Водяными. Пока существовал плацдарм, проезд со Знаменки к воротам шел через него напрямую. В конце XVII века, когда над перевозом появился Каменный мост, приуроченный к Водяным воротам, плацдарм был уже застроен.

«Пожар» вокруг Кремля создан указами Ивана III от 1493 года. Для этого сносились дома и даже храмы. Интересующая нас часть плацдарма образовалась, вероятно, сносом дворов могущественного князя Ивана Юрьевича Патрикеева — двоюродного брата государя, сына его тетки. В духовной князь упоминал свои «купли, конец Боровитцкого мосту по обе стороны Болшые улицы». Большой в то время называлась Знаменка.
Петров чертеж находит, что плацдарм уже начал застраиваться. Так, между Ленивкой и Кремлем показан крупный двор в двойной ограде. Это должен быть Лебяжий двор, где на запруженной Неглинной разводили птицу к царскому столу. Современный Лебяжий переулок, вероятно, пролегает по линии внешней ограды двора.
Имена
Вообще, историю места вполне разъясняют названия. Волхонка времен Петрова чертежа называлась Чертольской улицей. Чертолье было урочищем ручья Черторыя, впадавшего в Москву-реку. Ручей, в названии которого народ, конечно, слышал «черт рыл», сделался естественной границей и оборонительным рвом Белого города на западе, от реки до Никитских ворот. Название «Чертолье», однако, тяготело лишь к Чертольским (впоследствии Пречистенским) воротам Белого города. Петров чертеж свидетельствует, что Чертольскими назывались и ворота Скородома – современная Зубовская площадь. В границах Чертолья пролегает и наш маршрут.
Указом Алексея Михайловича от 1658 года Чертольская улица стала Пречистенкой — вместе со своим продолжением в Земляном городе. Как и прежде, она начиналась от границы древнего кремлевского плацдарма, то есть от угла нынешней Ленивки.
Начальный отрезок будущей Волхонки, образованный застройкой плацдарма, долго требовал собственного имени. В XVIII столетии он назывался Ленивкой, когда современная Ленивка так не называлась. В начале XIX века имя «Ленивка» распространилось на всю будущую Волхонку, но проезд от Каменного моста отчетливо разобщал улицу, так что в середине века опять найдем ее деленной на две. Дальняя часть снова была Пречистенкой, а ближняя впервые стала Волхонкой, отдав имя «Ленивка» проезду на Каменный мост. И только во второй половине XIX века Волхонкой стала называться вся улица.
Имя Ленивка происходит от древнего Ленивого торжка, тяготевшего к переправе; но имя самого торжка составляет загадку. Ленивой называли торговлю с возов, однако в московском названии хочется расслышать затухание древнего торга, давшего жизнь самой Москве.
Ну а «Волхонкой» изначально назывался питейный дом, о котором ниже.
«Двор, что бывал Ртищева»
Начало Волхонки сильно разрушено: углы пусты. До 1930-х годов оба угла занимали замечательные здания.
В середине XVII века на правом (четном) углу со Знаменкой жил окольничий Федор Михайлович Ртищев — ближайший сотрудник царя Алексея, проводник киево-могилянской учености в Москве. Бдения Ртищевского кружка ревнителей древлего благочестия происходили в этом доме. Здесь у хозяина бывали Епифаний Славинецкий и иные старцы Андреевского монастыря, основанного Ртищевым у подножия Воробьевых гор по подобию киевского Братского монастыря — Могилянского коллегиума.
Фигура Ртищева в начале улицы как будто воскрешала и олицетворяла киевскую и даже греко-римскую, словом, средиземноморскую направленность Волхонки.

Сохранился чертеж XVII века, изображающий «двор, что бывал окольничаго Федора Михайловича Ртищева, а по указу великаго государя (Федора Алексеевича) на том дворе велено построить церковь и богадельни». Богадельни на самой стрелке улиц показаны существующими, а господского дома на дворе уже нет. Церковь на его месте будет построена в 1682 году.
Церковь Николы Стрелецкого
Стрелецкая слобода напротив Кремля, в начале Волхонки и Знаменки, документально известна c XVII века. Иван Забелин считал, что основал ее здесь Иван Грозный одновременно с учреждением Опричного двора по соседству. Это была наиболее приближенная к Кремлю слобода стрельцов, и в ней размещался Стремянной отборный полк – царская гвардия Древней Руси.

Никольский храм Стрелецкой слободы впервые упоминается в 1623 году. Каменный храм Николы Чудотворца «у Знаменской решетки» в Стрелецкой слободе фиксирует «Строельная книга» 1657 года. Но он находился на правой стороне Знаменки. В 1682 году церковь перенесена через улицу, на двор, «что бывал Ртищева», и ее новое каменное здание дожило до советских времен.
Храм Николы Стрелецкого был весьма заметен в Москве, завершая перспективу Моховой. Без четкого силуэта Никольской церкви не обходился ни один вид Пашкова дома, с которым она составляла очень живописный архитектурный ансамбль. Церковь, быть может слегка архаичная для 1680-х годов, но легкая и изящная, принадлежала к излюбленному русскими зодчими XVII века типу посадских храмов-«кораблей». На одной оси находились церковное здание с тремя апсидами и четырехскатной кровлей, трапезная и колокольня. Последняя, вероятно, была шатровой, но в 1810 году ее заменили новой, классических форм.

Здание храма украшали великолепные оконные наличники, полукруглые закомары, в полях которых находились живописные изображения и прекрасный, почти скульптурно оформленный декоративный пояс-карниз. Очень изысканно было венчавшее храм пятиглавие: в основаниях барабанов – постаменты с килевидными кокошниками; тесно поставленные главы придавали монолитному телу храма композиционную и силуэтную завершенность. Судя по старинным изображениям, первоначально здание венчалось пирамидой килевидных кокошников, отчего некоторые исследователи относят его к числу «огненных» мемориальных храмов (острия кокошников символизируют языки ангельского пламени). Позднее храм получил четырехскатную кровлю.
Прихожанином Николы Стрелецкого был в детстве великий русский архитектор Матвей Федорович Казаков. Документальные записи с упоминанием его родителей и одиннадцатилетнего Матвея обнаружены в исповедальных книгах церкви Николы, что у Боровицкого моста, конца 1740-х годов.
Церковь Николы Стрелецкого снесена летом 1932 года – по официальной версии, в связи со строительством метро. Однако нужно учитывать и то, что храм стоял на дачном маршруте Сталина, и намеченную Генпланом 1935 года прокладку титанически широкого проспекта к Дворцу Советов. Община храма перешла в церковь Воскресения на Остоженке, впоследствии также снесенную.
Даже фундаменты храма уничтожены метростроителями, но под газоном и асфальтом целы захоронения церковного кладбища XVI — XVII веков, на котором погребали умерших и погибших в боях стрельцов.
В память о разрушенном храме современные московские власти решили построить часовню. Это решение, осуществленное в 2006 году, благословил патриарх Алексий II.
Боровицкий дворец
Дом № 1, на другом углу Волхонки, главным фасадом выходил на Знаменку и достигал угла Лебяжьего переулка. Он исчез в 1938 году, когда на площадь вывели новый Каменный мост. Место дома осталось под расширенной площадью, а современный бесформенный сквер образован его двором — и дворами соседних домов по Волхонке, снесенных уже в 1970-е годы.

Плацдарм между Волхонкой и Лебяжьим переулком был застроен к XVIII веку. В 1722 году несколько здешних владений скупил князь Меншиков, образовав огромный двор на три улицы, один из многочисленных своих дворов. После ссылки светлейшего участок перешел к царевне Екатерине Иоанновне, племяннице Петра Великого, дочери царя Ивана V. Будущей императрице Анне Иоанновне царевна доводилась сестрой. Дом стал дворцом (в русской традиции это слово означает принадлежность члену правящей Фамилии). Даже спустя четыре десятилетия на плане Москвы Горихвостова (1767 год) показан «дом блаженныя памяти государыни царевны Екатерины Иоанновны», хотя со времени ее смерти в 1733 году участок принадлежал частным лицам. Причем богатейшим и знатнейшим — сначала князю Алексею Черкасскому, затем его дочери графине Шереметевой, хозяйке Кускова. (Для них, как когда-то для Меншикова, этот двор не был главным.)
Считается, что господский дом, известный нам по фотографиям, выстроен в начале XIX века, когда владение перешло в купеческие руки; но каменное здание на этом месте показано еще у Горихвостова. Словом, не исключено, что в 1938 году снесли не просто дом — дворец.
«Лужайка Никсона»
Два следующих дома по нечетной стороне Волхонки снесены по случаю приезда президента США Ричарда Никсона в 1972 году. Тогда по городу прокатилась целая волна варварских разрушений под предлогом благоустройства. При этом вектор сносов совпадал со сталинским — в направлении так и не построенного Дворца Советов, на месте которого дымился испарениями бассейн «Москва». Кроме того, в 1970-е существовал проект нового здания музея Ленина между Пашковым домом и Пушкинским музеем. Можно сказать и так, что древний «пожар» (плацдарм) отвоевывал свою пустоту.

Двухэтажный купеческий дом № 3 к 1917 году занимали меблированные комнаты «Вена». Под № 5 объединялись два княжеских владения — Шаховских (ближнее) и Голицыных, с главными домами в обоих. Дом Голицыных даже заступал красную линию улицы, выдавая неопределенно-древнее происхождение.
Волхонка, 6
Владения на четной стороне сохранились лучше. Первое за церковью Николы Стрелецкого (Волхонка, 6) в начале XVIII века принадлежало стольнику Матвею Головину, в конце столетия — одному из князей Вяземских. При нем усадьба получила классицистический облик. Сегодня о стилистике и композиции усадьбы можно судить только по западному (левому) флигелю, стоящему торцом к Волхонке.

На месте восточного (правого) флигеля возвышается доходный дом 1911 года (архитектор Иван Кондратенко), а первоначальный главный дом исчез в конце XIX века. В глубине двора в 1892 году был выстроен другой (архитектор Мечеслав Пиотрович). Несколько лет назад он, в свою очередь, снесен и заменен псевдоклассическим офисным зданием.
Усадьба Полтевых — Волконских — Ринкевичей

Дом, давший имя улице, имеет № 8. Забавно, что фамилия князей Волконских выделилась из стольких знатных фамилий, населявших улицу, благодаря казенному кабаку, занявшему их дом. Да и сам дом уже принадлежал казне, а не Волконским. Кабак вселился именно в господские палаты, как это следует из чертежа 1769 года. Название «Волхонка» было воспоминанием о бывших хозяевах палат — и нечаянно отзывалось именем речки, текущей в древнем Волконском удельном княжестве (ныне в Тульской области).

Что палаты Волконских сохранились, стало ясно в 1950 году. Нужно войти во двор, взять влево и рассмотреть протяженный, на первый взгляд скучный корпус, стоящий параллельно улице. Честь открытия и первого исследования палат принадлежит корифеям архитектурной реставрации Петру Барановскому, Борису Дедушенко и Леониду Антропову. Под слоем поздней штукатурки обнаружился XVII век. На белокаменном подклетном этаже возведен кирпичный парадный этаж, над которым мог существовать деревянный жилой. Мог, но внутренние лестницы наверх не обнаружены. В каждом этаже — четыре помещения в ряд.
Белый камень датировать непросто, а орлёный кирпич даёт середину — третью четверть XVII века, время царя Алексея Михайловича. К этому «узорочному» времени принадлежат и формы срубленных трехлопастных наличников над окнами, и тонкие фигурные колонки между ними, сохранившиеся в нескольких местах главного фасада.


Согласно новейшим архивным изысканиям, первыми владельцами палат были дворяне Полтевы. Вероятный строитель палат — постельничий Федор Алексеевич Полтев, владелец подмосковной усадьбы Полтево. Он значится хозяином двора в 1669 году, а умирает десять лет спустя. В 1720 году каменными палатами владеет его сын Яков Федорович.
Яков Полтев прожил тяжкую жизнь. В «Записках Желябужского» — важнейшем источнике по истории петровской эпохи — под 1699 годом читаем: «Да в Преображенском доводили люди Якова Федорова сына Полтева на нево в словах, что он, Яков , говорил слова про великого государя о кораблях. Разорили-де нас корабли в конце и в конец нам от кораблей погибнуть. И по тому извету взят он был, Яков, в Преображенской, и даваны были ему с людьми очныя ставки, и он, Яков, пытан. И после пытки за те слова клан на плаху, и снем с плахи бит кнутом, и заорлен (заклеймен каленым железом), и велено ево сослать на каторогу на Таган-рог». Каторгу Полтев пережил, а фамильные палаты – сохранил. Или, возможно, унаследовал. В 1720 году он продает палаты княгине Софии Алексеевне Волконской.
Побыв казенным питейным двором «Волхонка» в середине столетия, усадьба вернулась в частные руки. Но питейный дом не исчез, а занял особую пристройку в западной части владения. Она существует и теперь.
Тем временем палаты снова сделались жилыми, получив кирпичный третий этаж в 1788 году. Однако главным в усадьбе стал новый дом, поставленный по красной линии улицы. Со двора видны его первоначальные раннеклассические формы — вертикальные ниши с заглубленными в них окнами обоих этажей. Подвал был сделан сводчатым, центральная палата опирается на столп.

В те годы усадьба принадлежала Фаминцыным, затем полковнику Ефиму Ринкевичу, отцу декабриста Александра, который родился здесь в 1802 году. На Сенатскую площадь член тайного общества корнет Александр Ринкевич пришел в штатском платье и остался в толпе. Выслан в Бакинский гарнизон.
Уличный фасад перестроен после пожара 1812 года. Как выглядел дом и все начало Волхонки после пожара, видно на безымянной литографии. Художник смотрит от угла современной Ленивки в сторону Боровицкой площади. Почти все обгорелые дома по левой от художника стороне сохранились до нашего времени.
Сегодня дом Ринкевича выглядит почти так же, как на литографии 200-летней давности. Пушкинский музей начал его реставрацию с приспособлением для второй очереди Музея личных коллекций. Питейный дом «Волхонка» станет переходом между двумя частями Музея – домами 8 и 10. После 20-летнего запустения торцевые стены, задние углы и ризалиты дома рассыпаются в руках реставраторов. Сказывается и близкое залегание метро: Сокольническая ветка строилась открытым способом прямо через усадебный двор.

Палаты Полтевых – Волконских переданы Музею частично. Их реставрация не входит в первую очередь музейных планов.
Усадьба Зотовых — Алябьевых — Солодовникова

Переходим Волхонку, пересекаем дворы снесенных усадеб нечетной стороны и попадаем в Лебяжий переулок. Здесь ничто не привлечет внимания сразу, менее всего — четырехэтажный дом № 1, перед которым мы как раз и оказались. Но стоит поднять глаза — и под самой кровлей обнаружатся пять замечательных керамических панно. Настолько замечательных, что исследователи предполагают авторство Врубеля.
Снизу трудно различить сюжеты, тем более подписи под ними. Это иллюстрации к балладе Алексея Константиновича Толстого «Боривой» с цитатами из нее: «Сшиблись вдруг ладьи с ладьями, / и пошла меж ними сеча, / брызжут искры, кровь струится, / треск и вопль в бою сомкнутом…» Замечая, что баллада посвящена битве славянской и немецкой ратей, москвовед Сергей Романюк видит в майоликах отблеск Первой мировой войны.


Дом старше, чем кажется: в двух нижних этажах под сбитой штукатуркой обнаружились заложенные арки начала XIX века. Это крыло служебного корпуса усадьбы, главный дом которой выходит к реке. По переулку тянется другое крыло, оставшееся не надстроенным. Обогнув дом с майоликами слева, вдоль устоя Каменного моста, попадаем на задний двор усадьбы. Видим тыльный фасад барского дома с выразительными ризалитами. Обойдя его, выходим на передний двор и набережную Москвы-реки. Общий адрес владения – Кремлевская набережная, 1/9.

Сейчас старинный барский дом с колоннами, стоящий в самом центре города, не слишком приметен: от Кремля он отгорожен Большим Каменным мостом, от набережной – разросшимися деревьями. А ведь перед нами замечательный памятник. В стенах обнаружена большемерная кладка, характерная для рубежа XVII — XVIII столетий. Да и план постройки позволял предположить, что в ней есть древнее ядро.
В 1691 году Пётр I пожаловал часть Лебяжьего двора своему воспитателю — думному дьяку Никите Моисеевичу Зотову. Дом Зотова упоминается на этом месте в 1716 году. «Князь-папа всея Яузы и Кукуя», «всепьянейшего собора всешутейший патриарх», Зотов был распорядителем петровских кощунств. В этом качестве он составлял смысловую пару «князю-кесарю» — распорядителю политического сыска и пыточного двора. Как и в случае грозненской опричнины, кощунство и тирания шли рядом. «Папская область» этого «патриарха» — среднее течение Яузы – стала второй Москвой, пародией на первую и вызовом ей.
Зотов умер в 1718 году; усадьба числилась за его потомками до 1780-х годов. Около тех лет разобрали стену Белого города, и барский дом увидел реку, а река увидела его. Это обстоятельство потребовало перестройки фасада. Новый облик дома и всего берега запечатлен в самом конце столетия художником Жераром Делабартом.

В 1805 году владельцем дома стал сенатор, тайный советник, отставной тобольский губернатор Алябьев. Семейное новоселье справил и восемнадцатилетний сын сенатора Александр, родившийся в Тобольске, будущий композитор. Алябьевы увеличили дом мезонином и задними ризалитами.
В 1812 году Александр Александрович ушел на войну, где был «употреблен в самых опаснейших местах». Перед тем, в марте, Алябьевы продали усадьбу. Продажа носила семейный характер: женой нового хозяина дома, Николая Александровича Шатилова, была сестра Алябьева.
Шатиловы сразу возвели знакомый нам двухэтажный корпус по линии Лебяжьего переулка, а после войны перестроили главный дом, заменив колонный подъезд с балконом в парадном этаже двухэтажной колоннадой, несущей балкон мезонина.
…24 февраля 1825 года играли в карты у отставного подполковника Алябьева (Леонтьевский переулок, 18, ныне посольство Украины). Среди игравших был друг и родственник хозяина Николай Шатилов. Сам Алябьев не играл, но, как станет утверждать следствие, именно он избил шандалом некоего Времева, обвинявшего гостей в шулерстве. Через два дня Времев умер. Недоброжелатели сложили каламбур: «Так в Москве убивают время». Протест на первый, оправдательный приговор написал судья Иван Иванович Пущин, глава московских декабристов, который вскоре сам окажется под следствием. Три года будет длиться дело о смерти Времева. В тюремной камере Алябьев напишет «Соловья». В Сибирь, кроме Алябьева, отправится титулярный советник Шатилов…
В 1868 году усадьбу на набережной приобрел губернский секретарь Михаил Андреевич Попов. Дух «князя-папы» был бы доволен ходом событий: новый хозяин устроил в усадьбе водочный завод. В главном доме разместилась администрация, а рядом появился разливочный цех. В 1878 году производство на тридцать лет перешло к потомственным гражданам Протопоповым, учредившим «Товарищество водочного завода преемников вдовы Поповой».
В 1911 году хозяином усадьбы-завода стал коммерции советник, предприниматель и меценат Петр Гаврилович Солодовников. Именно по его заказу архитектор Сергей Гончаров перестроил и увеличил на два этажа часть корпуса по Лебяжьему переулку, украсив его керамическими панно.
В левой (глядя от реки) части усадьбы разместился «Электротеатр», то есть синематограф. В 1915 году здесь выступал театр «Ассамблея» (комедии, фарсы, оперетты, балет, дивертисмент). В 1917-м располагалась оперная студия Зимина — «Театр миниатюр» на 520 мест. После революции его сменил «Театр народа», баловавший публику «спектаклями-митингами». Одно время в нем работал Евгений Вахтангов.
В 1990-е годы корпус синематографа был почти снесен: осталась передняя стена с арочным входом. Тогда же радикально реконструирован дом на углу Ленивки (№ 2), построенный при Поповых архитектором Семеном Эйбушитцем.
Под новым Каменным мостом осталась треть усадебной территории, выходившая к проезду вдоль Неглинной (Александровского сада). Главный дом уцелел, служа строительной конторой Дворца Советов. Мемориальная доска напоминает о руководителе строительства Дворца архитекторе Борисе Иофане.
Продолжение следует…

[Гагуля]

Спасибо,Александр!Очень интересно и масса новых сведений и по истории и по архитектуре!
И в свете недавней поездки в Рязанцы,где в Троицкой церкви венчался после возвращения из ссылки композитор Алябьев,было интересно посмотреть дом его отца(владельца дома на тот момент) на представленной вами картине.

[Александр Соснин]

Александр, спасибо, это очень интересно!

[Желтиков Александр]

Если нет возражений - даю продолжение статьи

Волхонка и Чертолье — 2



Рустам Рахматуллин, Константин Михайлов
первая часть
Большой Каменный мост
За Ленивкой Кремлевская набережная сменяется Пречистенской. Так и параллельная реке Волхонка делилась по Ленивке надвое. Причиной разделения служил Каменный мост на его старом месте.
Старый Каменный мост был первым постоянным на Москве-реке. Москворецкий мост от Красной площади долго оставался наплавным («живым») или деревянным свайным. С появлением Каменного моста, а это 1680-е годы, к Боровицкой площади от Красной словно бы вернулось первородство. Предпочтение Каменного моста могло диктоваться приоритетом киевского геополитического вектора в XVII столетии, то есть значением замоскворецкой Якиманки как прямой дороги в Малороссию.


Башню Водяных ворот Белого города разобрали позже примыкавших к ней крепостных стен, возможно потому, что видели ее частью моста. На замоскворецком конце моста ей отвечала знаменитая Шестивратная башня, разобранная раньше Водяной.

Сам мост снесен в 1857 году. Его железный преемник, просуществовавший восемьдесят лет, сохранил название Каменного и передал его нынешнему, третьему по счету мосту.
Церковь Всех Святых
И Старый мост, и Водяная башня иначе назывались Всехсвятскими, по церкви Всех Святых, стоявшей на чертольском берегу чуть западнее. Церковь была древнейшей в Чертолье по упоминанию: 1365 год. В тот год она дала название пожару, занявшемуся рядом.
Всехсвятской называлась и улица между Большим и Малым Каменными мостами (теперь Серафимовича). Таково же первое название Ленивки. У обеих улиц общая красная линия: за рекой ее поддерживает знаменитый Дом на набережной, возведенный до переноса моста.
Стена Белого города едва могла обнять древнюю церковь, стоявшую у самой кромки коренного берега. На месте этого участка стены сохранился вал, именовавшийся Всехсвятским.
Церковь существовала в теле XVII, если не XVI века и, по разысканию Владислава Рябова, принадлежала к редчайшему типу трехглавых. Она упразднена и снесена перед постройкой храма Христа Спасителя. Участок влился в площадь храма, став ее юго-восточным углом, и со временем был занят монументом Александру III. Престол Всех Святых перешел в соседнюю церковь Похвалы Богородицы.
Церковь Похвалы Богородицы в Башмакове
В спорах и разговорах о храме Христа Спасителя почти не вспоминают о превосходном московском храме, стоявшем рядом с грандиозным собором и разделившем его судьбу. Конечно, церковь Похвалы Богородицы не могла соперничать с храмом Христа ни размерами, ни роскошью декоративного убранства. Но изяществом, утонченностью линий и пропорций, не говоря уже о древности, она его несомненно превосходила. Церковь стояла левее дома номер 45/1 по Пречистенской набережной. Первые документальные известия о ней датируются 1475 годом.

При сносе храма обнаружили старинный склеп; надпись на каменной плите гласила, что здесь был похоронен убитый на Ливонской войне сподвижник Ивана Грозного, знаменитый Малюта Скуратов. Значит, двор Скуратова в Чертолье располагался неподалеку от этой церкви. Где именно? — загадка.
Храм показан на планах Москвы XVII столетия, начиная с Петрова чертежа: одноглавая церковка, выглядывающая из-за стены Белого города. В 1656 году, согласно «Строельной книге» Москвы, храм уже был каменным (не исключено, что со времен Скуратова). Назывался он тогда иначе – храмом Николы Чудотворца Явленского, что в Пречистенской улице. Известен и другой, указывающий на древность, топонимический адрес церкви – «что в Старых рощах». Никольским храм именовали и позднее, когда чудотворный образ Николы Явленного перешел в придел, а главным стал престол Похвалы Богородицы. Еще церковь называли Старой Прощёй — в значении прощения, чудесного исцеления от иконы. К 1917 году церковь Похвалы оставалась одной их трех московских Прощей. (Две другие – церкви Николы Явленного, или Новая Проща, на Арбате и Параскевы Пятницы в Замоскворечье – также снесены в советское время.) Наконец, Похвальский храм звали еще и Николой в Башмачках.
Башмаково – не название древней слободы или урочища. Оно происходит от фамилии богатого прихожанина, владельца соседнего дома. Думный дворянин и печатник (хранитель государственной печати) Дементий Минич Башмаков вписал свое имя в историю архитектуры, когда в 1705 году капитально перестроил Похвальскую церковь, фактически стоявшую на его дворе. От прежней каменной постройки уцелели в лучшем случае подвалы и нижние части стен, так что храм, доживший до советского времени, был характерным памятником московского зодчества рубежа XVII — XVIII столетий.
Архитектура церкви Похвалы Богородицы весьма любопытна для начала XVIII века. Она принадлежала к компромиссному направлению, сочетавшему традиционные черты московского зодчества (пятиглавие, план «кораблем») с новомодными приемами композиции (вертикализм силуэта, утонченность форм, компактное завершение) и архитектурной декорации. Для «московского барокко» были характерны и наличники «с гребешком», и тонкие колонки граненых барабанов храма и колокольни, и восьмигранное окно в верхней части церкви, и белый камень всей этой декорации на фоне кирпичных стен.
Дореволюционные исследователи указывали на тесную связь облика Похвальской церкви с образцами «немецкого ренессанса», распространившимися в Москве в 1680-е годы: ордерная обработка фасадов, сложные орнаменты, разорванные фронтоны (прямые и круглые), фигурные кронштейны, балясины, вазы, раковины…
Колокольня храма не принадлежала к распространенному в XVII веке шатровому типу, а примыкала к меньшей группе столпообразных восьмигранных.
В интерьере приковывал внимание резной шестиярусный иконостас 1705 года, с иконами мастера-изографа Кирилла Уланова. В подклете находились, помимо скуратовского, захоронения храмоздателя Дементия Башмакова, его матери и дочери, других прихожан и жертвователей.
Похвальская церковь не подвергалась серьезным перестройкам и до самой гибели сохраняла черты первоначальной архитектуры.
После 1917 года церковь Похвалы Богородицы обрела еще одну святыню — сюда из снесенного кремлевского храма Константина и Елены перенесли чтимую икону Божией Матери «Нечаянная радость». С 1920-х годов еженедельно, по пятницам, перед нею читали акафист. Относительно мирная жизнь храма продолжалась до начала 1930-х годов.

Передача участка храма Христа Спасителя под строительство Дворца Советов автоматически решила судьбу Похвальской церкви. 8 сентября 1931 года Мособлисполком принял решение о сносе, через месяц утвержденное ВЦИКом. Храм был вскоре закрыт, его прихожане перешли в церковь Власия в Староконюшенном переулке. Руины храма Спасителя, взорванного 5 декабря 1931 года, разбирали до лета 1932-го. Затем настал последний час церкви Похвалы Богородицы. К концу года ее уже не было.
Икона «Нечаянная радость» перешла в церковь Власия, затем в церковь Воскресения в Сокольниках, а ныне сохраняется поблизости, в церкви Ильи Обыденного у Остоженки.
Палаты Башмакова — старый дом Пашкова
Считается, что дом с колоннами, стоявший рядом с церковью, среди двора, главным фасадом к набережной, сохранял в основе древние палаты Башмакова. Дом и церковь были связаны всегда, вместе оказывались на картинах и фотографиях. Как знать, не здесь ли жил и сам Малюта?

В XVIII столетии усадьба принадлежала Пашковым. Хозяин дома капитан-поручик Петр Егорович Пашков, сын денщика царя Петра, содержал причт церкви Похвалы. Именно Петр Егорович построил неподалеку самый красивый дом России, увековечив собственное имя. А старый дом Пашкова тихо исчез вместе с Похвальской церковью, оставив по себе бесформенный и рваный двор.
Алексеевский монастырь
Следующий квартал по набережной до строительства храма Христа Спасителя занимал Алексеевский женский монастырь. Тот самый, игуменья которого якобы прокляла стройку нового храма.
Алексеевский монастырь переносился дважды. Первый раз — со своего древнейшего места на Остоженке, где его сменил Зачатьевский монастырь. Второй раз — отсюда, из Чертолья, где его сменил храм Спасителя, в Красное Село, где частично сохранился.

Основанный святым митрополитом Алексием в XIV веке, монастырь перешел в Чертолье одновременно с Государевыми конюшнями, в 1547 году. После Смуты и пожаров он восстанавливался в дереве, пока у Михаила Федоровича Романова не родился царевич Алексей. В 1629-34 годах знаменитые царские мастера Антипа Константинов и Трефил Шарутин возвели посреди деревянной ограды каменную церковь Алексия человека Божия о двух шатрах.
Ежегодно в день ангела царевича, а впоследствии царя Алексея Михайловича вся Фамилия делала выход в монастырь. Службу совершал патриарх. После смерти царя традиция стала затухать, но возобновилась с рождением царевича Алексея Петровича. Теперь выходы в монастырь возглавлял царь Петр.
Двухшатровая церковь сохранялась в монастыре до его упразднения.
Семиверхая башня

Угловая башня Белого города, стоявшая над устьем Черторыя, именовалась Алексеевской. Но более известно имя Семиверхая — по сложному устройству завершения. На древних планах города башню венчает неопределенное число верхов. По наблюдению художника и архитектора Владислава Рябова, у башни было восемь граней и, следовательно, девять верхов.

Семиверхая башня, как и стены, исчезла в царствование Екатерины II. Но осталась, вместе с шатровым храмом Алексеевского монастыря, излюбленным сюжетом архитектурных реконструкций.
Дом Оболонских
По высокому берегу — остатку Всехсвятского вала — возвращаемся к углу Ленивки. Угол благородно округлен старинным домом Оболонских (Ленивка, 1/45). Наугольная ротонда, не дошедшая до нас, видна на многих панорамах. В некоторых ракурсах ротонда с бельведером замещала башню Водяных ворот, воссоздавая ее градостроительный акцент на предмостном перекрестке и приглашая на Ленивку.
Дом Хлудовых
Самая короткая улица Москвы Ленивка стремительно вернет нас на Волхонку.
Дом на углу переулка (№4/6) не привлечет внимания, если не знать, что он показан каменным уже на плане 1764 года. Под штукатуркой могут обнаружиться следы барочной декорации елизаветинского времени, если не что-нибудь более старое. Сегодня это старейший дом в полуразрушенном квартале на месте древнего кремлевского плацдарма. Самый известный в череде хозяев дома — Герасим Иванович Хлудов, крупнейший московский промышленник середины XIX века, совладелец Егорьевской бумагопрядильной и ткацкой фабрики.

Войти во двор усадьбы можно сбоку, через арку стильного доходного дома в Лебяжьем переулке, 8 (1903 год, архитектор Александр Калмыков). В центре двора при Хлудовых стояла водокачка принадлежавших им Китайских (Центральных) бань.
Дом Лобачева
Палаты Хлудовых заступили красную линию Ленивки, как это бывает с самыми старыми домами. Иначе сказать, угловой с Волхонкой доходный дом (№ 6/7) отступил от древней красной линии. Построенный гражданским инженером Никитой Лазаревым для купца Лобачева в 1904 году, дом пятился перед нараставшим потоком транспорта с Каменного моста на Знаменку и Моховую.
Церковь Иоанна Предтечи на Ленивом торжке и «дом с лавками»
Перспективу Ленивки, а следовательно, и Старого моста, замыкает колонный портик дома № 10 по Волхонке. Эту градостроительную роль он перенял у церкви Зачатия Иоанна Предтечи, что на Ленивом торжке.

О Предтеченской церкви известно чуть больше, чем о самом торжке. Она впервые упомянута под 1589 годом, показана на всех планах Москвы, начиная с Петрова чертежа, значится каменной с 1657 года. Упразднена по инициативе князя Александра Прозоровского, последнего екатерининского губернатора Москвы.
Губернаторы не были вольны в таких делах: правящими князьями Москвы оставались государи. В представлении на имя императрицы Прозоровский писал о ветхости храма, а приложенный план трактовал о тесноте проезда. Получив высочайший ответ, князь в 1792 году предложил Управе благочиния «разобрать будущей весной ц<ерковь> Иоанна Предтечи на Ленивке, часть земли отвести под расширение улицы, а другую часть отдать под лавки. В лавках против Каменного мосту был бы портик или портал, весьма по архитектуре регульной (регулярный), и делал бы мосту вид украшения». Так и поступили.
Притом застраиваемый участок не был казенным: бывшее церковное место последовательно принадлежало Глебовым, Волконским, Шуваловым, Вяземским, Фаминциным, Ринкевичам. Почти все фамилии «местные», соседские.

Недавно в «Дом с лавками» переехал Музей личных коллекций ГМИИ.
Усадьба Нарышкиных — Воейковых (дом Тропинина)
От дома с лавками удобно рассмотреть усадьбу на другом углу Ленивки. В XVIII столетии она принадлежала Нарышкиным и занимала весь фронт огромного квартала по Ленивке и весь — по Волхонке. После смерти генерал-поручика Василия Нарышкина двор стал делиться между его племянницами, выходившими замуж. Так обособилась дальняя часть по Ленивке, с уже знакомым наугольным домом у Старого моста. Дальняя часть по Волхонке (№ 13) осталась за Нарышкиными (ныне там, в доме XIX века, музей Ильи Глазунова). А ближнюю часть (Волхонка, 9 — 11) получил за женой Алексей Федорович Грибоедов.

Александру Сергеевичу он доводился дядей. Не по отцу, как можно думать, а по матери: родители драматурга принадлежали к разным ветвям одного рода. Дядина усадьба Хмелита под Вязьмой известна как музей Грибоедова. В Хмелите будущий писатель провел лето своего детства.
Алексей Федорович считается прототипом Фамусова. Дочь его действительно носила имя Софья. Тогда кандидат в Скалозубы — ее муж Сергей Римский-Корсаков, дом которого на Страстном бульваре несправедливо прослыл домом Фамусова.
Впрочем, Фамусов жил на Волхонке много раньше времени действия «Горя от ума». Еще в 1806 году он продал дом и переехал, к удивлению дворян, в Замоскворечье. (Недаром герои «Чистого понедельника» Бунина ищут дом Грибоедова на Ордынке, в Грибоедовском, ныне Пыжевском переулке.) У Александра Грибоедова о доме на Волхонке сохранялись только детские воспоминания.

фото: http://www.liveinternet.ru/users/appassionata/post123212373/
Увы, на месте главного барского дома ныне эклектичная постройка второй половины XIX века (Волхонка, 9, архитектор Михаил Никифоров). Закладная доска, найденная при сносе старого дома в 1878 году, сообщала, что сносимое здание заложено вдовой Василия Нарышкина «в лето от Рождества Христова 1779 маия 20 дня. Архитектор при строении был Елезвой Семенов сын Назаров…» Это очень крупный архитектор баженовского круга.
Существующий дом построил подполковник Воейков. Над карнизом видим сразу два одинаковых герба: на углу — и по центру главного фасада. Второй сохранился лучше. Гербовый щит увенчан рыцарским шлемом — знаком нетитулованного дворянского рода. Это один из трех десятков фамильных гербов, уцелевших на московских фасадах. Забегая вперед, скажем: на Волхонке нас ждут еще два, княжеский и графский. Здесь можно изучать основы геральдики.

Дом Воейкова отмечен мемориальной доской в честь художника Василия Тропинина. Вопреки ее тексту, Василий Андреевич не мог жить в этих стенах, поскольку умер в 1857 году. Не жил он и в прежнем главном доме усадьбы. Художник квартировал во флигелях — сначала в маленьком на Волхонке (№ 11), позднее – в большом на Ленивке (1/9). Оба здания, к счастью, сохранились.

Подробности этой истории исследовал Сергей Романюк. Исповедные книги церкви Похвалы Богородицы в Башмакове свидетельствуют, что сначала художник нанимал квартиру у купца Зимулина, который приобрел усадьбу Алексея Грибоедова в 1806 году. Но ко времени Тропинина Зимулин продал главный дом и флигель по Ленивке, а за собой оставил флигель по Волхонке, построенный в 1811 году. (Картуш с латинским вензелем и внешность флигеля принадлежат Воейкову, в руках которого две части древнего владения соединятся вновь.)
Согласно договору найма от 1 сентября 1825 года, Тропинин занял у Зимулина «в каменном флигеле на большой улице верхний этаж, четыре комнаты и кухню, к ним галерею со стеклами». Внизу у купца были лавки. Лестница к художнику вела со двора.

Заняв квартиру на Волхонке, Тропинин занял пустовавшее лет двадцать, со смерти Рокотова, место первого московского портретиста. Карл Брюллов, отказываясь портретировать москвичей, говорил им: «У вас есть собственный превосходный художник».
…Рокотов ушел в Москву за отставным дворянством, получившим вольность — право не служить. Он понял, что найдет в Москве заказ. Его москвич предпочитает платье с кружевной манишкой петербургскому мундиру с орденами. В Москве и подмосковных вольные дворяне наверстывали стиль барокко, начинали классицизм и смешивали их. Так Рокотов барочен и классичен одновременно.
Тропинин тоже помещается на пограничье, историческом и личном. Он закрывает классицизм (ампир) и открывает романтизм. Крестьянин графа Моркова, он получает вольную и звание академика, когда дворянство празднует начало своего конца в салонах декабризма и на Сенатской площади.
Москвич Тропинина помалу выступил из рокотовского тумана, округлил лицо и тело, просветлил глаза и поместился в интерьер. Еще он переехал с рокотовской Басманной на Волхонку, с Покровки на Арбат. «Час битый ехала с Покровки», — говорит у Грибоедова старуха, которая не переехала.
Москва сама чеканит формулу: Тропинин в доме Фамусова.
Академия звала нового члена к себе, в Петербург, но Василий Андреевич остался в Москве. Полнота обретенной свободы предполагала и свободу от Академии. А главное, художник ждал раскрепощения жены и сына, живших у Моркова еще пять лет. Граф Ираклий Иванович знал, как удержать Тропинина поблизости! Морков ценил в нем домоуправителя и даже архитектора: в графском имении Кукавка под Винницей есть церковь работы Василия Андреевича.
Во флигеле Зимулина Василий Андреевич прожил семь лет. Сюда зимой 1826-27 годов приходил позировать Пушкин, вернувшийся из ссылки. Как и хозяин мастерской, поэт стоял на рубеже времен, на переломе жизни. Назовем тропининского Пушкина московским (петербургского писал Кипренский, и это лучшие изображения поэта).
«Портрет Тропинину заказал сам Пушкин тайком, — свидетельствовал друг поэта Сергей Соболевский, — и поднес мне его в виде сюрприза с разными фарсами». Дальше — детектив с участием московских литераторов. Уезжая на пять лет за границу, Соболевский оставил портрет Ивану Киреевскому, а тот — Шевыреву. Вернувшийся Соболевский нашел у Шевырева копию. Выяснилось, что копировать портрет давал Киреевский, а копиист жил в доме Шевырева. Словом, кто виноват, осталось неизвестным.
Между тем оригинал нашелся в меняльной лавке. И удивительно: лавка помещалась… в «Доме с лавками», через улицу от квартиры Тропинина. Портрет как будто сам вернулся к своему создателю. Старый художник заверил подлинность портрета, но не реставрировал его, сказав, что «не смеет трогать черты, положенные с натуры и при том молодою рукой».
К тому времени Тропинин давно переехал в другой дом. Это произошло в 1832 или 1833 году. Возможно потому, что прежний флигель поменял хозяина. Или потому, что стало тесно: художник уже соединился с семьей.
Тропинины вселились в корпус по Ленивке, который вместе с главным, угловым домом принадлежал тогда семейству тайного советника Писарева. Здесь Василий Андреевич прожил более двадцати лет. Только за год до смерти, в 1856-м, он приобрел собственный дом на Большой Полянке (не сохранился).
В бельэтаже дома на Ленивке растесано и выделяется размерами одно окно. По легенде, комната за окном — мастерская Тропинина. Считается, что именно у этого окна с видом на Кремль стоит художник на своем хрестоматийном автопортрете. Сопоставить ракурсы нельзя: последние сто лет Кремль заслонен доходным домом Лобачева. На картине виден только подоконник, и похоже, что окно действительно огромное.

Художник не раз усаживал к окну заказчиков. При первом взгляде на их портреты оконная рама кажется рамой висящих на стене картин. Вот господин Протасьев позирует зимой у левого угла окна, с видом на дом Пашкова и церковь Николы Стрелецкого. Вот госпожа Протасьева позирует летом, у правого угла, с видом на древесные кущи и Троицкую башню Кремля. На портретах дом Пашкова, церковь, Кремль видны над крышами ближайших зданий.

Пейзаж Волхонки оборачивается вокруг Тропинина.
Сегодня дом Воейковых и флигель по Ленивке принадлежат Москве. Нижние этажи сдаются в аренду, верхние недавно расселены. Второй и третий этажи тропининского флигеля явно пустуют. Необъяснимым образом ему отказано в охране, то есть он не памятник.

[Желтиков Александр]

ДОМ АННЕНКОВЫХ НА ПЕТРОВКЕ

http://www.archi.ru/...id=17&fl=1&sl=5

Дом Анненковой



Константин Михайлов
Петровка, 5 – таков был адрес замечательного дворянского особняка*, в чьей истории причудливым образом перемешались трагическое и смешное. На месте его почти полвека был пустырь со сквером, а в 1990-е годы здесь построили очередной бутик. Но в истории Москвы дом по праву остался.

НЕОЖИДАННАЯ ЧИСТОТА ЛИНИЙ
Архитектура здания, построенного в 1776 году, сразу выдавала руку большого мастера. И.Э.Грабарь был уверен, что проектировал этот дом В.И.Баженов. «Это типичный угловой особняк, — писал Грабарь в 1951 году, — проектированный бесспорно Баженовым, хотя и осуществленный не им лично… Внешняя архитектура дома вполне отвечала нашему представлению о духе позднего** баженовского творчества, и только обтесанные при неудачном ремонте приставные колонны да их переделанные капители придавали зданию налет обывательщины».
К высокой полуротонде, украшавшей угол Петровки с Кузнецким мостом, примыкали два симметричных трехэтажных флигеля. В 1792 году к дому пристроили длинный двухэтажный корпус по Петровке. И с точки зрения архитектуры, и с точки зрения градостроительства дом был безупречным образцом зрелого русского классицизма. Он доминировал на маленькой площади, образовавшейся на перекрестке улиц.
Художественный путеводитель по Москве 1917 года отмечал, что центральная часть особняка «поражает неожиданной чистотой линий и выдержанностью некоторых деталей».
План здания был симметричен относительно угловой диагональной оси и гармонично сочетал разнообразные по форме помещения – круглые, прямоугольные, овальные. В одном из последних, со стороны двора, помещалась лестница, соединявшая этажи. Для И.Грабаря планировочная композиция дома являлась дополнительным доказательством авторства Баженова: «Достаточно взглянуть на его план, чтобы в этом не оставалось сомнения. К довершению всего в эллиптической лестничной клетке, выходившей на двор, стоял чисто баженовский палатный столб во все три пролета. Правда, здесь он играл роль опоры для лестницы».

Композиция с купольной ротондой на угловой части здания стала фирменным знаком московского классицизма последней трети XVIII века, да и зодчие последующих десятилетий часто к ней обращались. Весьма близок к особняку на Петровке был барский дом в Шаболове, исчезнувшей ныне подмосковной усадьбе, память о которой осталась только в названии улицы за Калужской заставой. Как считают современные исследователи, композиция и стилистика здания Московских сберегательных касс, построенного дальше по Петровке, на углу Рахмановского переулка в 1902-1907 гг., также восходит к баженовскому прототипу. Ему же наследует и доходный дом 1910-11 гг. в Ермолаевском переулке, 13.
КОРОЛЕВА ГОЛКОНДЫ
Строился дом для сибирского генерал-губернатора И.В.Якоби, который отдал его в приданое своей дочери Анне, вышедшей замуж за гвардии капитана А.Н.Анненкова. С 1803 года Анна Ивановна Анненкова владела домом единолично. Московский адресный справочник 1818 года – «Алфавитные списки всех частей столичного города Москвы домам и землям…» фиксирует «в 1 квартале, на Петровской большой улице» под нумером 74 дом «Анненковой Анны Ивановны Статской Советницы». В «Старой Москве» В.Никольского (1924) мы читаем: «Старуха была баснословно богата, и в Москве ее звали «королевой Голконды»».
Из мемуаров одной француженки известны нам подробности жизни, быта и нравов дома на Петровке. Позволим себе длинную выдержку. «Старуха была окружена приживалками и жила невозможной жизнью. Позднее, когда она меня потребовала к себе, я была поражена всем, что увидала. Мне, как иностранке, казалось, что я попала в сказочный мир. Дом был громадный, в нем жило до 150 человек, составлявших свиту Анны Ивановны. Парадных комнат было без конца, но Анна Ивановна никогда почти не выходила из своих апартаментов. Более всего поражала комната, где она спала. Она никогда не ложилась в постель и не употребляла ни постельного белья, ни одеяла. Она не выносила никакого движения около себя, не терпела шума, поэтому все лакеи ходили в чулках и башмаках, и никто не смел говорить громко в ее присутствии. Без доклада к ней никто никогда не входил. Чтобы принять кого-нибудь, соблюдалось двадцать тысяч церемоний, и нередко желавшие видеть ее ожидали ее приема или выхода по целым часам.
В официантской сидело постоянно 12 официантов. На кухне было 14 поваров, и огонь никогда не переводился, потому что Анне Ивановне иногда приходила фантазия спросить что-нибудь закусить не в назначенный час, и это случалось всего чаще ночью, так как для сна у нее, так же как и для обедов и завтраков, не было назначенных часов. Все делалось по капризу, по первому требованию Анны Ивановны. Комната, где она постоянно находилась, была вся обита малиновым штофом. Посредине было сделано возвышение, на котором стояла кушетка под балдахином; от кушетки полукругом с каждой стороны стояло по 6 ваз из великолепного белого мрамора самой тонкой работы, и в них горели лампы. Эффект, производимый всей этой обстановкой, был чрезвычайный. В этой комнате Анна Ивановна совершала свой туалет, также необыкновенным способом. Перед нею стояло 6 девушек, кроме той, которая ее причесывала. На всех 6 девушках были надеты разные принадлежности туалета Анны Ивановны, она ничего не надевала без того, чтобы не было согрето предварительно животной теплотой. Для этого выбирались все красивые девушки от 16 до 20 лет, после 20 лет их назначали на другие должности. Даже место в карете, перед тем как ей выехать, согревалось тем же способом, и для этого в доме содержалась очень толстая немка, которая за полчаса до выезда садилась в карете на то место, которое потом должна была занять Анна Ивановна. Пока она выезжала, немка нагревала место в креслах, в которых Анна Ивановна всегда сидела…
Я уже сказала, что Анна Ивановна никогда не ложилась в постель, она спала на кушетке, на которую расстилалось что-нибудь меховое, и покрывалась она каким-нибудь салопом или турецкою шалью. На ночь она не только не раздевалась, но совершала даже другой туалет, не менее парадный, как дневной, и с такими же церемониями. Надевался обыкновенно белый пеньюар, вышитый или с кружевами на шелковом цветном чехле, потом пышный чепчик с бантами, затем шелковые чулки, непременно телесного цвета, и белые башмаки, по тогдашней моде, с лентами, которые завязывались, а бантики тщательно расправлялись, как будто бы она ехала на какой-нибудь бал. В таком пышном туалете она прилегала на кушетку и никогда не оставалась одна. При ней было до 40 избранных девушек и женщин разного возраста, которые поочередно должны были находиться в ее комнате. На ночь в комнату Анны Ивановны вносились диваны, на которых и помещались дежурные. Они должны были сидеть всю ночь и непременно говорить вполголоса. Под их говор и шепот дремала причудница, а если только они умолкали, она тотчас же просыпалась.
Стол ее был не менее прихотлив, как все остальное, и накрывался каждый день на 40 приборов. Сама она обедала за особенным столом, к которому приглашались только избранные, а зачастую даже в своей комнате, куда вносился уже накрытый стол на 4 прибора, так как она требовала около себя положительной тишины и спокойствия. Она не хотела знать никакой заботы, никакого горя, и когда ее второй сын, Григорий, был убит на дуэли, то ей решились сказать об этом только год спустя.
Ее многочисленными имениями управлял Чернобой, из ее же крепостных, наживший себе несколько домов в Москве, а всем хозяйством заправляла дальняя родственница Мария Тихоновна Перская. Все доходы с имений привозились и сдавались Марии Тихоновне, в комнате которой стоял комод, куда ссыпались деньги по ящикам, по качеству монеты, и, наверное, Мария Тихоновна сама не знала хорошенько, сколько ссыпалось в комод и сколько из него расходовалось. Беспорядок и воровство в доме были так велики, что под конец жизни Анны Ивановны все серебро, которого было немало, было заложено. Оно выкупалось из ломбарда, когда давался какой-нибудь обед, и на другой день снова закладывалось…
Но когда я попала в 1826 году в дом старухи Анны Ивановны Анненковой, то у нее всего было так много, что комнаты, где хранились эти богатства, были похожи на магазин. Одних платьев счетом было до 5 тысяч. Для них велась особенная книга, с приложением образчиков, по которым Анна Ивановна назначала, какое платье желала надеть. Два сундука были наполнены самыми редкими кружевами ценностью в 100 тысяч рублей.
Целая комната была занята разными дорогими мехами, привезенными, как говорили, из Сибири. Анна Ивановна страшно любила наряжаться, забирала очень много по магазинам, особенно в английском, который был тогда в моде, и где она пользовалась безграничным кредитом, так как магазину было известно, что в Лондонском банке находится громадный капитал, на который она имела право. Когда ей нравились какие-нибудь материи, то покупала целыми кусками, чтобы у других не было подобных.
Когда я ее узнала, она была окружена ореолом величия, к ней ездила вся Москва и, между прочим, бывал часто митрополит московский Филарет… Эта бездушная женщина была неимоверно строга с своим сыном, и он являлся к ней не иначе, как затянутый в мундир, и постигшее его несчастье нисколько не расшевелило ее».
ЗВЕЗДА ПЛЕНИТЕЛЬНОГО СЧАСТЬЯ
И в этом доме, среди компаньонок и безгласных горничных, вырос мальчик, сын гвардейского капитана и полуанекдотической барыни – декабрист, поручик Кавалергардского полка Иван Анненков. Трагическая и возвышенная история любви Ивана Анненкова и француженки Полины Гебль известна всем зрителям фильма «Звезда пленительного счастья», а также всем читавшим роман Александра Дюма «Записки учителя фехтования».

Героиня поехала за героем в Сибирь, он венчался с нею в кандалах. Полина Гебль (конечно же, это ее мемуары мы читали чуть выше), рано осиротевшая дочь наполеоновского офицера, приехала в Россию в 1823 году, заключив контракт с торговым домом Дюманси***, активно развивавшим тогда свой московский бизнес.
«Какая-то невидимая сила влекла меня в эту неизвестную в то время для меня страну. Все устраивалось как-то неожиданно, как будто помимо моей воли», — вспоминала Полина на закате жизни. И всю жизнь помнила странное предчувствие, посетившее ее еще во Франции: «Я сидела в кругу своих подруг, те шутили и выбирали себе женихов, спрашивая друг друга, кто за кого хотел бы выйти. Я была между ними всех моложе, но дошла очередь и до меня, тогда я отвечала, что ни за кого не пойду, кроме русского. Все очень удивились моему ответу, много смеялись надо мной и заметили, что у меня странная претензия, и где же взять мне русского? Я, конечно, говорила это тогда не подумавши, но странно, как иногда предчувствуешь свою судьбу».
Итак, Полина служила (и познакомилась с Анненковым) по соседству с его домом, на Кузнецком мосту, где была старшей приказчицей в магазине Дюманси. Собственно говоря, в модный магазин, конечно, любила заглядывать сама Анна Ивановна, а почтительный сын решил однажды ее сопроводить…
«В 1825 году, за шесть месяцев до происшествий 14 декабря, я познакомилась с Иваном Александровичем Анненковым. Он начал неотступно за мною ухаживать, предлагая жениться на мне. Оба мы были молоды, он был чрезвычайно красив собою, необыкновенно симпатичен, умен и пользовался большим успехом в обществе. Совершенно понятно, что я не могла не увлечься им», — вспоминала Полина.

Предоставим слово историку Михаилу Семевскому: «То был красавец в полном смысле этого слова не только в физическом отношении, но и достойнейший в нравственном и умственном отношении представитель блестящего общества гвардейских офицеров 1820-х годов. Отлично образованный, спокойного, благородного характера, со всеми приемами рыцаря-джентльмена, Иван Александрович очаровал молодую, бойкую, умную и красивую француженку, та страстно в него влюбилась и, в свою очередь, крепкими узами глубокой страсти привязала к себе Ивана Александровича».
Дальнейшее известно – неудача декабрьского восстания, следствие, суд, Сибирь. Полина Гебль в 1827 году отправилась в Читу за своею судьбой. Ее напутствовал сам митрополит Московский Филарет. Только после ареста сына статская советница Анна Анненкова, не одобрявшая, конечно же, мезальянс****, пригласила к себе в дом любимую женщину сына и со слезами обняла ее. На проводах Полины в доме на Петровке «к Анне Ивановне собралось множество народу, все старались рассеять и развлечь ее. Нелегко мне было оставить ребенка*****. Бедная девочка моя как будто предчувствовала, что я покидаю ее: когда я стала с нею прощаться, она обвила меня ручонками и так вцепилась, что насилу могли оттащить, но везти ее с собою было немыслимо. Потом я встала на колени перед Анной Ивановной и просила благословить меня и сына ее, но она объявила, что эта сцена ее слишком расстраивает»******…
Мария Волконская, оказавшаяся в Сибири по тем же причинам, что и Полина Гебль, не могла не вспомнить ее в своих «Записках»: «Это была молодая француженка, красивая, лет 30; она кипела жизнью и весельем и умела удивительно выискивать смешные стороны в других». Полине, вероятно, добиться разрешения отправиться в Сибирь было сложнее иных: в отличие от них, она не была еще венчанной женою Анненкова. Однако же хлопоты в Петербурге принесли успех; помогал соотечественнице вхожий во многие столичные дома Огюстен Гризье, популярный учитель фехтования (у него, в частности, брали уроки Пушкин и Иван Анненков).
Вернувшись на родину, Гризье издал мемуары, попавшиеся на глаза Александру Дюма. Роман Дюма «Записки учителя фехтования» был, разумеется, запрещен в России, отчего превосходно расходился в рукописном самиздате: пишут, что его читала подпольным образом сама императрица.
В апреле 1828 года Полина Гебль обвенчалась – по высочайшему разрешению – с Иваном Анненковым в Чите, поселилась рядом с острогом и, по отзыву Марии Волконской, «осталась преданной женой и нежной матерью; она работала с утра до вечера, сохраняя при этом изящество в одежде и свой обычный говор».
Впоследствии Анненковы жили на поселении в Иркутской и Тобольской губерниях, затем в Нижнем Новгороде. В этом городе в 1857 году со своими героями повстречался Александр Дюма, путешествовавший по России: Полина, вспоминал он, носила на руке браслет с железным кольцом из цепей, которыми некогда был скован ее муж.
КУЛЬТУРНАЯ ЛЕТОПИСЬ
Полина Гебль-Анненкова, рожденная в 1800 году в замке Шампиньи в Лотарингии, близ Нанси, умерла в 1876 году. В России ее давно уж звали Прасковьей Егоровной. Муж пережил ее на год. Вернуться в дом на Петровке им было не суждено.
«Королева Голконды» Анна Анненкова, умерла в 1842 году в бедности, в одиночестве, разоренная вороватыми приказчиками, так что даже хоронить ее пришлось за чужой счет. Еще в 1837 году Анненкова продала дом коммерсантам Михалковым, которым, как пишет историк С.Романюк, он принадлежал до революции. Дом стал при новых хозяевах «доходным», т.е. частично сдавался внаем.
Запечатлен дом Анненковых и на страницах культурной летописи Москвы. В начале XIX века здесь устраивали концерты. На первом этаже дома с 1820-х годов размещались библиотека и популярный книжный магазин К.Урбена, где, в частности, покупал книги А.С.Пушкин; этот магазин специализировался на торговле иностранными книгами. В 1830-1840-х годах дом занимали ресторан и гостиница француза Транкля Яра (это тот самый, знаменитый «Яр» пушкинских времен, до того располагавшийся выше по Кузнецкому Мосту). Рекламируя свой ресторан в московских газетах, Яр сообщал, что у него имеются отличные трюфеля, а также «самые лучшие устерсы по 60 рублей за сотню, анчоусы, паше-фроа и разных сортов пирожные». Позднее в доме находилась гостиница «Франция»*******, в ней нередко останавливались в 1850-1870-е годы Н.А. Некрасов и И.С. Тургенев, а в 1867-м — М.Е. Салтыков-Щедрин.

В 1900-х годах москвичи спешили в этот дом на сеансы кинотеатра «Мефистофель»; в первом этаже полуротонды находилось кафе-кондитерская «Трамбле». Кафе француза Коде-Октавия Трамбле в доме Анненковых было весьма популярно среди московского светского бомонда. Оно явно копировало модные парижские и венские кафе эпохи модерна: сюда ходили не поесть, а выпить чашечку кофе или горячего шоколада с изысканным десертом (весьма почитались здешние фруктовые мармелады), почитать газеты, поговорить с друзьями, поглазеть в витрины на спешащих по Кузнецкому мосту барышень. У Трамбле часто сиживал , правда, в одиночестве, за чашкой кофе предприниматель Николай Тарасов, создатель легендарного артистического кабаре «Летучая мышь» и «генеральный спонсор» Художественного театра.
Кафе прибегало в предреволюционные годы к оригинальным по тогдашним меркам способам привлечь внимание посетителей. Известный русский предприниматель Н.А. Варенцов рассказывает в своих мемуарах забавный эпизод: его знакомый Алексей фон Бремзен, чиновник Экспедиции государственных бумаг, будучи в Москве, «зашел в кафе Трамбле, находящееся на Кузнецком мосту, и, к его удивлению, увидал на столике, покрытом толстой стеклянной доской, лежавшие в разбросанном виде отлично исполненные кредитные билеты разных ценностей. Он уверял, что они исполнены художественно и даже опытный человек мог бы не разобрать их фальшь. Он заявил немедленно полиции о запрещении таких кредиток где бы то ни было и заявил в сыскное отделение, чтобы ему было доставлено, кто художник этих рекламных кредиток, со строгой слежкой за ним и всеми, кто у него бывает». Нелегка была доля «креативного класса»…
Были в доме и фотоателье Н.И.Свищева-Паоло (автор серии снимков знаменитых писателей) и М.С.Наппельбаума (и он снимал Ахматову, Блока, Есенина, Шаляпина, а однажды был удостоен чести сделать фотопортрет Ленина), а также популярный филателистический магазин. Внешний вид особняка в начале ХХ столетия благодаря расцвету рекламы и коммерции был таков, что Анненковы вряд ли узнали бы родное гнездо: нижний этаж был отделан усилиями дизайнеров Трамбле в стиле модерн, фриз у основания купола составляла вывеска фотографа В. Чеховского, над нею красовалась реклама магазина кустарных изделий «Союз», а еще выше, в довершение картины, располагались бежавшие по кругу буквы рекламы кинотеатра «Мефистофель», похожей на миниатюрное колесо обозрения.

После 1917 года кафе Трамбле сменила «Музыкальная табакерка», где собирались почитать свои стихи перед публикой известные и неизвестные поэты. Под куполом ротонды звучали голоса Брюсова, Маяковского, Есенина, Шершеневича, Бурлюка, Вертинского. Мемуаристы вспоминали, что год (1918-й) был голодный, а в доме Анненковых, как при старом режиме, подавали настоящий кофе с сахаром и сдобными булочками.
Захаживали тогда в кафе, как повествует знающий все о древнем и новом московском общепите краевед А. Митрофанов, и вездесущие чекисты, тогда общавшиеся с поэтами открыто, обе стороны еще не чурались совместных попоек. Известен эпизод, когда «легендарный» Яков Блюмкин, хлебнув лишнего в «Табакерке», стал показывать поэтам подписанные ордера на расстрел, рассуждая вслух, кого пора бы уже пустить в расход. Осип Мандельштам не вынес этих откровений, выхватил ордера из рук Блюмкина и порвал. Тогда это сошло поэту с рук – видимо, потому, что вскоре Блюмкин убил германского посла Мирбаха и был арестован.
В предвоенные годы в доме размещались табачный магазин, отделы Центральной театральной кассы Управления театров Всесоюзного комитета по делам искусств.
ДОМ-МИРАЖ
Перед революцией 1917 года дом, по-прежнему принадлежавший Торговому дому Михалковых, едва не стал жертвой тогдашней строительной лихорадки: в погоне за прибылью и квадратными метрами девелоперы (как, собственно, и в наши дни) с легкостью сметали старинные домики, расчищая участки для доходных домов и развлекательных центров. Вот и коммерсант А.В. Михалков в 1913 году задумал поразить Москву и заказал талантливому архитектору Александру Зеленко проект нового здания на углу Петровки и Кузнецкого моста.
Зеленко, чье имя ныне стало одной из легенд русского модерна начала ХХ века, совместно с архитектором И.И. Кондаковым сочинил проект невиданной для Москвы стилистики. Композиция с купольной ротондой, увеличившись в размерах, повторялась, но все фасады здания предполагалось полностью облицевать стеклом; огромные окна должны были свести к минимуму металлические рамы и простенки. «По замыслу авторов, — отмечает историк архитектуры Мария Нащокина, — это должен был быть дом-мираж, гигантский прозрачный ларец с сокровищами. Если представить себе его светящимся в вечернее время электрическими огнями, можно ощутить пафос торжества техники и прогресса, пафос наступления новой реальности, отрешенной от патриархального рукотворного старого мира, свойственный настроениям позднего символизма».
Но грянула мировая война, а затем революция, и торжество пафоса новой реальности задержалось на тридцать лет, правда, в советской версии хрустальный дворец обернулся пустырем.

Дом Анненковой – целый мир истории и архитектуры, несмотря на официальный статус архитектурного памятника, превратился-таки в мираж, был снесен в 1948 году вместе со всем кварталом по Петровке, от Кузнецкого моста до Дмитровского переулка. Предлогом послужило расширение улицы. Памятник старались спасти, в 1946 году Главное управление охраны памятников Комитета по делам архитектуры СССР пыталось оспорить решение Мосгорисполкома о сносе дома Анненковых, это только оттянуло развязку.
В мае 1949 года, выступая на пленуме Научно-методического совета по охране памятников культуры при Президиуме Академии Наук СССР, И.Э. Грабарь не мог обойти молчанием эту грустную историю. Вслушаемся – это весьма характерный документ времени, актуальный, к сожалению и в наши дни:
«Припомним судьбу одного из домов, построенных по проекту архитектора Баженова, судьбу так называемого дома Анненкова на углу Петровки и Кузнецкого переулка********. Теперь он снесен. Перед этим шла упорная борьба органов охраны памятников архитектуры за этот дом. Снесли его из-за предложения отдела планировки Моссовета расширить в этом месте проезжую часть Петровки. Дом небольшой. Он мог легко быть передвинут, реставрирован и использован для культурно-просветительских целей.
Но тут у современных строителей, архитекторов возникли всякие проблемы эстетического порядка. Им не захотелось увязывать свои архитектурные замыслы с маленьким замыслом прошлого. Одним словом, им захотелось получить всю строительную площадку целиком. Памятник был им помехой.
В процессе борьбы Комитета по делам архитектуры со своим, ему подчиненным, органом – московским Управлением по делам архитектуры, руководство Комитета по делам архитектуры твердо стояло на позициях научно-принципиальных. Оно настаивало на сохранении произведения Баженова. Даже тогда, когда московское Управление начало без всякого разрешения ломать этот дом, Комитет добился приостановления слома. Но стоило только Управлению поставить предмет своего спора на заседание Исполкома Моссовета, как точка зрения Комитета совершенно изменилась. Председатель Комитета не только не перенес вопрос о судьбе памятников в Совет Министров СССР, но, присутствуя на заседании Исполкома, он не счел нужным защищать принципиальную точку зрения центрального органа по охране памятников архитектуры. Произведение Баженова перестало существовать».
В фондах Музея архитектуры хранится чертеж главного фасада дома, выполненный незадолго до сноса, в 1945-м.
И в «Звезде пленительного счастья» роль дома Анненковых пришлось сыграть московской усадьбе Усачевых – Найденовых на Земляном валу.
Опубликовано в сокращенном варианте в журнале «Новая юность» в 2012 году
*Дом Анненковых был кратко описан в книге автора «Москва, которую мы потеряли» (М., 2010), посвященной утратам культурного наследия столицы в ХХ-ХХI вв. Специально для этой публикации очерк значительно переработан и дополнен.
**Грабарь датировал дом 1798 годом, хотя по архивным данным, он существовал уже в 1793 году. В исторической литературе встречается также датировка 1787 годом.
***В отечественной краеведческой литературе обычно – Демонси.
****Ср. отзыв о Полине Гебль другой известной аристократки-мемуаристки старинной Москвы – «бабушки» Е.П.Яньковой: «Кто она была – цветочница ли, торговка ли какая или гувернантка – порядком не знаю, но только не важная птица, впрочем, державшая себя хорошо и честно».
*****Дочь Ивана Анненкова и Полины, родившаяся в 1826 году, до их официального брака.
******Даже спустя тридцать с лишним лет Полина, диктуя дочери мемуары, с возмущением вспоминала, как в январе 1827 года, несмотря на то, что Иван Анненков находился в крепости и тревоги за судьбу его были безмерны, ее будущая свекровь устроила в своем московском доме костюмированный бал, требовала, чтобы невеста заключенного сына танцевала весь вечер, обижалась, когда та нашла в себе силы только на один тур вальса и т.д.
*******В 1870-е годы она переехала на Тверскую, в дом в современном владении № 3, снесенный в 1960-е годы под строительство гостиницы «Интурист», ныне также снесенной.
********Западный отрезок Кузнецкого моста, между Петровкой и Большой Дмитровкой, назывался в былые годы Кузнецким переулком.

[Желтиков Александр]

История московского особняка.

Осиротевшее барокко

За 250 лет апраксинский дворец сменил много хозяев. Но кто позаботится о нём сегодня?

№18, 2012 | Владимир Хутарев-Гарнишевский



В центре столицы, на Покровке, стоит дворец графа Матвея Апраксина. Это один из шедевров русского барокко. Первопрестольная вряд ли может соперничать своими дворцами с Северной столицей и её атлантами и кариатидами, роскошными лепными орнаментами, раковинами, спаренными и строенными коринфскими колоннами, отличающими дворцовую архитектуру XVIII века. Облик «старой Москвы» сформировался после пожара 1812 года в духе сухого классицизма, подражавшего античной архитектуре – простые треугольные фронтоны, ионические колонны, минимальный декор. Барочных особняков в столице немного. Апраксинский дворец выделяется в ряду других домов на Покровке. Не заметить его, не запомнить, хоть раз побывав рядом, просто невозможно.


Покровка – одна из старейших московских улиц, известная ещё с XVI века. Она получила своё название в честь церкви Покрова Пресвятой Богородицы в Садах и великокняжеского монастыря, располагавшихся на месте входа на станцию метро «Китай-город» (Маросейка, д. 2). Вплоть до начала XIX века Покровка пролегала от района современной Старой площади до Садового кольца, а при императоре Александре I была разделена на две улицы.

Это была одна из главных транспортных артерий Москвы. Во-первых, по Покровке ездил царский кортеж, увозя августейших особ в подмосковные резиденции – Рубцово, Измайловское, Преображенское. Во-вторых, здесь пролегал бойкий торговый путь, который и определил обилие купеческих домов и лавок вдоль улицы. В этом районе жили торговцы, финансисты и аристократы, строили свои дворцы придворные московских царей, а потом и российских императоров: триумфатор турецкой войны фельдмаршал граф Пётр Румянцев-Задунайский (Маросейка, 17, ныне посольство Белоруссии), фельдмаршал князь Николай Репнин (Маросейка, 11), основатель Московского университета граф Иван Шувалов (Покровка, 38). В 1764 году на Покровку переехали и Апраксины.
Ухтомский или Растрелли?

Род Апраксиных подарил России много выдающихся людей, в том числе и военачальников. Матвей Васильевич Апраксин был воеводой царя Алексея Михайловича. Дочь Матвея Васильевича Марфа стала женой государя Фёдора Алексеевича. Её братья, с детства отличавшиеся талантами, росли вместе с будущим Петром Великим и при его правлении заняли высшие государственные посты. Фёдор Матвеевич Апраксин стал генерал-адмиралом, первым командующим и основателем русского военного флота, Пётр Матвеевич был президентом Юстиц-коллегии (аналог Минюста), казанским и петербургским губернатором, а Андрей Матвеевич – ловким придворным и близким к августейшим особам человеком. Его внук, лейб-гвардии подпоручик Матвей Фёдорович, купил домовладение на Покровке, принадлежавшее купцам Морозовым и полковничихе Семёновой, за 4700 рублей.

Матвей Апраксин был тогда молодожёном, и ему хотелось поразить юную супругу красотой и величием их нового дома. Строительство началось в 1766 году. Исследователи до сих спорят, кто же был автором проекта. Одни полагают, что работы были заказаны опальному архитектору Москвы князю Дмитрию Васильевичу Ухтомскому, известному мастеру елизаветинского барокко. Ухтомский – автор таких шедевров, как храм Никиты Мученика на Старой Басманной, 16, колокольня Троице-Сергиевой Лавры, снесённые ныне Красные ворота. Строительство на Покровке шло три года и было закончено уже без Ухтомского, к тому времени навсегда покинувшего Москву.
По другой версии, дворец строил кто-то из учеников Бартоломео Растрелли. И действительно, почерк великого архитектора, запечатлённый в камне Эрмитажа и Смольного монастыря, просматривается и в исполнении апраксинского дворца. Это и полуколонны, собранные в пары, и роскошные обрамления оконных проёмов и ниш, и большие парадные и бальные залы, занимающие всю глубину этажа, и особая конструкция фундамента из каменных подушек на сваях. Центральная трёхэтажная часть дворца фланкировалась двумя одноэтажными флигелями, а в плане здание имело форму буквы П. В проходах между главным домом и флигелями были два арочных въезда на парадный двор, где располагались службы и деревянная оранжерея для цветов и редких растений. Внутренние интерьеры жилых помещений дворца были оформлены в стиле французского рококо. Ножки кресел в форме лап льва или лани, спинки наподобие скрипки, обилие бронзовых и позолоченных орнаментов в виде цветов, растений и птиц, изогнутые, округлые линии, утончённая женственность и праздничность форм в мебели и декоре стен – вот наиболее характерные элементы этого стиля, зародившегося при дворе Людовика XV.
Трубецкие из комода


Довольно быстро роскошный дворец опостылел молодой чете Апраксиных, и в 1772 году они продали его князю Дмитрию Юрьевичу Трубецкому. Этот представитель древнего русского рода приходился племянником фельдмаршалу, последнему в русской истории боярину Ивану Трубецкому и кузеном фельдмаршалу, президенту Военной коллегии (аналог Минобороны) Никите Трубецкому. Покровка в те годы постепенно превращалась в квартал высокопоставленных военных.
В 1773–1776 годы новый владелец перенёс во дворец домовую церковь Благовещения Пресвятой Богородицы, достроил флигели. А в 1783 году, по проекту архитектора Карина, боковые флигели стали двухэтажными, одинаковой длины, тогда же появился встроенный юго-западный флигель. Здание приобрело форму комода, это прозвище даже закрепилось за ним в народе, а владельцев дворца в шутку прозвали «Трубецкими из Комода».

С Трубецкими связан расцвет культурной истории дворца. Салон Ивана Дмитриевича Трубецкого стал одним из центров литературной жизни александровской Москвы. Тут бывали Сергей Львович Пушкин со своими детьми Олей и Сашей и молодой Фёдор Тютчев, будущий поэт и правительственный цензор. В 1821 году во дворце на Покровке состоялась помолвка княжны Марии Волконской и графа Николая Толстого – родителей всемирно известного писателя. Преподавателем у детей Трубецких и собеседником их гостей был выдающийся историк и журналист Михаил Погодин. В 1849–1850 годах в доме гостил великий русский химик Дмитрий Иванович Менделеев.
А Станиславскому здесь не понравилось

Трубецкие продали особняк на Покровке правлению Московского учебного округа. После этого во дворец из Дома Пашкова переехала академическая 4-я мужская гимназия. В главном здании, где расположились классы и пансион, провели калориферное отопление, устроили новые камины. Сохранилась уникальная опись расположения помещений в доме. На первом этаже была канцелярия, квартиры сотрудников, швейцарская и кухня. Поднимаясь по новой бронзовой лестнице, которой заменили винтовую деревянную времён Трубецких, ученики попадали на второй этаж, где находились классы, учительская, кабинет директора и ватер-клозеты. На последнем этаже была церковь, библиотека, физическая аудитория и физкабинет.

4-ю гимназию отличали атмосфера интеллектуальной свободы, научного поиска и отсутствие муштры и казёнщины. По уровню подготовки выпускников это учебное заведение котировалось даже выше, чем классическая 1-я московская гимназия. В стенах бывшего апраксинского дворца получили образование видные русские учёные и культурные деятели: «отец русской авиации» Николай Егорович Жуковский, крупнейший специалист по древнерусскому языку и летописанию академик Алексей Александрович Шахматов, великий европейский историк Средневековья, теоретик права Павел Гаврилович Виноградов, основатель российской «скорой помощи» врач Александр Пучков, писатель Алексей Ремизов, философ и богослов Владимир Соловьёв...

А вот Константину Алексееву (Станиславскому) тут не понравились – его обучение в гимназии сопровождали насмешки товарищей и критика учителей. Единственным другом, которого будущий режиссёр нашёл в этих стенах, был Савва Морозов. Дружба эта, долгая и крепкая, впоследствии подарила нам Московский Художественный театр.

Оазис молодых дарований был закрыт в 1918 году. Сначала во дворце расположилось общежитие, потом дом пионеров и, наконец, в 1962 году – ВНИИ «Геофизика». В наши дни тут находится турфирма, Московский областной НИИ акушерства и гинекологии, коммерческие офисы и стоматологическая клиника. Все эти заведения и создают новую историю и атмосферу шедевра русской архитектуры, который, кстати, нуждается в срочной научной реставрации. Кто будет проводить реставрацию пока не ясно – дворец передан городом в управление частным лицам.

http://www.kvadrat-p...evshee_barokko/

[amigossanches]

спасибо безумно интересно

[Челнинец]

Не нашел более подхолдящей темы
Москва, Комсосольская площадь 1937 год.

Прикрепленные изображения

• 

[Судостроитель]

На полуторке доски широченные, сейчас на Камазах везут везут досочки, шириной со штакетину.

[Желтиков Александр]

Кстати, "николаевский" стандарт тесин для обшивки фасадов деревянных домов составлял около 24 сантиметров в ширину!

[Гагуля]

Саш,почисть почтовый ящик!

[Александр Соснин]

Некоторые берега московских рек тогда и сейчас

[OVN]

Александр Сергеевич, спасибо за очерк.