Эрнст Галимович, напоминаю: Вы обещали рассказать про выпускников 19-й школы пятидесятых годов ...
Только сегодня, когда Наталия напомнила мне, что я обещал рассказать что-либо о казанской школе 19, до меня стало постепенно доходить, что обещал-то я это как-то опрометчиво. Несколько раз пытался сочинить нечто законченное, но никак не получалось цельной (не говорю уж — «законченной») картины. Поэтому придётся, как это обычно и бывает, когда не справляешься с задачей, идти по пути компромисса. Я итоге я помещаю полный сегодняшний текст
вот здесь, а на форуме — только то из полного текста, что формально относится к школе 19. И то небольшим боком относится, боком моего личного опыта; не надо здесь искать ни истории школы, ни характеристик преподавателей, ни каких-то вех, ни биографий и даже перечисления выдающихся выпускников; здесь только две линии, оказавшиеся важными для моей послешкольной жизни, а именно линия любви к слову, формально к филологии и немного об иностранных языках.
Эти тексты образовались из вопросов, коими меня недавно пытала в ходе видеоинтервью виолончелист и создатель ряда интересных фильмов на телестанции «Татарстан — Новый Век» Зульфия Гумеровна Асадуллина. Ну, соответственно и из моих ответов, это обстоятельство просил бы учесть, т.е. это не гладкий текст статьи, а что-то вроде стенограммы устной речи.
=========
... получил среднее образование в ”простой” казанской школе №19 пятидесятых годов. … В действительности эта школа тогда была совершенно исключительным явлением, по правде говоря, странным для тех суровых времён — некое собрание замечательных учителей, да и состав учеников был совсем не обыденный. Так бывает, что в некое время в одном месте происходит концентрация людей, выпадающих кверху от среднего ранжира. Это явление, давно известное как принцип Йоанна; оно, например, освещено у архиепископа Луки (он же известный хирург Войно-Ясенецкий) в проповеди 16, Притча о талантах: "...всякому имущему дастся и приумножится, а у неимущего отнимется и то, что имеет...". Из этой глубокой позиции ВЫРОСЛО (а могло не вырасти, да чаще — и много чаще — и не вырастает) «Пахать надо!», т.е. Nulla dies sine linea (ни дня без строчки!). Вот и получилось нечто выпадающее, на мой взгляд, из общей массы. Так, в девятнадцатой школе в пятидесятые годы из 22 выпускников нашего класса каждый второй стал доктором наук. А один из соучеников, впоследствии очень высоких академических чинов, даже сподобился стать мужем внучки президента Эйзенхауэра (речь идёт об академике Сагдееве). Ещё пример — модный писатель Василий Аксёнов после окончания этой школы учился в казанском медицинском институте, пока его не исключили за неуспеваемость по гистологии (с замечательной записью красными чернилами в экзаменационной ведомости — ”КОЛ!”), после чего он отбыл в Военно-Медицинскую Академию в Питере. Но это так, a propos. Так что девятнадцатая школа пятидесятых годов явно подпадала под первую часть принципа Йоанна. Много раз мы пытались дать объяснение этому феномену, но далее общих соображений что-то дело не шло. Так что вполне возможно, что это не более как статистическая флуктуация; но след в жизни тогдашних школяров эта школа оставила серьёзный.
Признаться, меня всегда удивляли часто повторяемые некие общие места типа того, что «школа отбила вкус к литературе, к изящному», да ничего подобного не было у нас, литераторы в той школе были серьёзные и увлечённые, но главное — могущие увлечь и привить вкус в прекрасному. Может быть, даже так — аналитический вкус к прекрасному. Помимо привычки работать систематически, даже точнее — много и систематически, у меня осталось яркое впечатление от преподавателя французского языка. Это потом я стал понимать, что человек столько раз человек, сколько он знает языков, тогда всё воспринималось попроще …, на уровне яркого, интересного.
Вот-вот, немного, пожалуйста, об иностранных языкахА! Это важно. Для каждого ребёнка, каждого подростка, каждого взрослого — важно, вот про школу и про иностранные языки — всё от школы началось! — вспоминаю, что серьёзно стало получаться с французским языком. Это не были некие самообразовательные планы в те годы (это пришло позже) просто так сложилось: в 1948 году в Казани появился высланный из Франции (начало холодной войны, этот подлый поступок французов — многих-то изгнали на верную гибель в гулагах) Сергей Александрович Булацель, сын члена Государственного Совета (см. гигантскую картину Ильи Ефимовича Репина, она в Русском Музее), тогда моложавый мужчина, с изящными манерами, строго одетый, яркий, свободно говорящий — не говорю о французском, на прекрасном, чуточку старомодном, русском языке! Замечательно проходили его уроки: первая половина урока — разговор только на французском, почти ни слова на русском. Зато вторая половина урока — о Франции, о Париже, о движении Сопротивления, о женерале де Голле, о многом из той, совсем иной жизни. Именно Сергей Александрович сумел привить ученикам не только основы франкофонии, но и французской культуры. Английский же я начал изучать только в институте, но ко 2-му курсу стало ясно, что ”советская метода” преподавания иностранных языков абсолютно ничего не даёт (не даёт и сейчас). Посему занялся самостоятельно, ”от нуля” (немного, но обязательно каждый день). Это правило, необходимое для любой работы (”немного, но обязательно каждый день”, парафраз античного nulla dies sine linea) позднее оправдало себя, когда стали приезжать целевые аспиранты, которые не то что английского, русский-то не очень хорошо знали, т.е. знали, но не научный, а бытовой.
Дальше, как понимаю, была пора увлечения филологией?Да, было и такое. И опять-таки под сильным влиянием школы 19. После окончания школы (по наводке преподавателей школы и по собственной юношеской глупости) решил поступать на филологический факультет Московского Университета. В тогдашнем начале жаркого июля 1954 года в приёмной были толпы детей, жаждущих поступить на факультет. Я благополучно прошёл собеседования по французскому, русской и зарубежной литературе, однако ”порезался” на труде великого усатого филолога, автора бессмертного тогда труда ”Марксизм и вопросы языкознания”. Напоминаю, это было лето пятьдесят четвёртого года, когда я с моим приятелем — Игорем Мухиным (блестящих потенциальных возможностей был человек!) — с которым делили парту в классе, отправились на завоевание своего Парижа. Как позднее пел Александр Галич, тогда ещё не знали, что «оказалси наш отец, не отцом, а с-сукою».
Так это ещё не было известно. А поэтому и получил я вопрос из творений усатого — вопрос у меня на собеседовании по русскому языку был, понятно, из корифея всех времён и народов — труда «Марксизм и вопросы языкознания», тогда положено было чуть не наизусть знать эту брошюрку (отвлекусь, у Александра Исаевича Солженицина в романе «В круге первом» есть замечательная глава про то, как усатый пишет это самое произведение; глава эта, к сожалению, в недавний фильм не вошла, а жаль!). Вопрос у меня был оттуда, вполне бандитский, в стиле этого деятеля — «Один народ говорит на одном языке. Другой народ говорит на другом языке. И один народ завоевал другой народ. На каком языке будет га-ва-рыть завоёванный народ?» Помнится, изложил я свои соображения. Как впоследствии выяснилось, достаточно разумные. НО НЕ ТОГДА! Я совершил страшный грех, изложил не экзегетично, т.е. изложил неправильную на тот момент точку зрения, не так, как написано у вождя. Ответы привели экзаменаторов в смятение. Они с ужасом озирались вокруг и прятали глаза. Возможно, это я потом себе так дорисовал картину, но так вполне в те времена могло быть. Пришлось поступать в Казани на медицинский (не на филологический же, где к тому времени никаких Бодуэнов де Куртене уже не было). У Игоря на филологическом тоже не вышло, я уехал, а он ещё толкался в институт международных отношений, в институт востоковедения, т.е. в привилегированные, энкэвэдешные заведения, для плебеев закрытые — но понятно, толкался без проку.
Почему Вы считаете решение поступить на филологический в Москве глупостью?Тогда это не казалось глупостью, это стало понятно потом, вместе с постепенным пониманием того, что государство наше тогда было серьёзным, смертельно опасным для обывателя, это оно позже стало относительно вегетарианским. А тогда по социальному устройству тогдашнего царства, только-только отходящего от шоковых десятилетий коммунистического террора, ведь и усатый вождь всех времён и народов только как год был положен рядом со старшим вурдалаком по ремеслу. … Но прозрение это пришло много позже, что идти в гуманитарии тогда — вполне бессмысленное дело в условиях тоталитарного режима. Почти то же самое, что в наше время вытоптанных ростков демократии и парализованной (властями парализованной) системы выборов полагать, что от того, что ты и другой, и каждый пойдут голосовать — это что-то изменит (не изменить, а играться в выборы это всё равно что садиться за карточный стол с шулерами). Так и тогда — не могло быть самореализации на выбранной, т.е. гуманитарной почве в те времена. Для иллюстрации приведу небольшой пример, по принципу сравнения или противопоставления (ну, как Восточная и Западная Германия; как Северная и южная Корея):
Питер, семидесятые. Был приведён домой к тем, кто — в отличие от меня — тогда поступил на филологический факультет. Обычная компания, взнос с приходящих — бутылка. Как раз тогда было принято очередное постановление о борьбе с пьянством — и там был пункт о том, что продавать алкогольные напитки в магазинах надо не ранее одиннадцати утра. Пикантность же состояла в том, что у Михаила Евграфовича в одной из публицистических статей как раз и предлагалось в монопольках очищенную продавать не ранее одиннадцати утра, а то, мол, не успеет Иван глаза продрать … и так далее. Я рассказал о сём казусе, но филологи сказали — «не может быть!», а один из них убеждал, что у Салтыкова-Щедрина этого нет, он сам в редколлегии двадцатитомного издания состоит. Ну, и так далее. В итоге позвонили мэтру, самому главному знатоку Михаила Евграфовича — Сергею Александровичу Макашову, и тот подтвердил, что есть такое в текстах сатирика. После этого как-то легче пошли у меня беседы. Знаете, печальная открылась картина: кто, как тогда говорили, «окурвился» и сочинял то, что надо и что дозволено, кто-то в школьные учителя подался, иные не нашли себя, часть спилась, кто-то тематически переквалифицировался (скажем, изучал время между двумя русскими революциями, но как что ни напишет, всё неверно получается, не как дОлжно быть; плюнул он на эту тему и занялся метафорой в поэзии при Екатерине Великой). Так что картина мне открылась безрадостная. И что бы я стал делать, если бы не срезался тогда на собеседовании? Но любовь к филологическим изысканиям осталась, конечно. да и пригодилось всё это потом, в девяностые, когда дочь с мужем затеяли медицинское издательство.
…
Что в итоге?Всё просто, всё банально, хотя и трудно выполнением.
1. Работать надо каждый день (nulla dies sine linea), причём по всем темам и направлениям (даже если их десятки).
2. Любому новому человеку по пятибалльной системе ставить пятёрку (обычно ставят ”два”), а там уж новый человек либо подтверждает оценку, либо теряет баллы (опустившиеся до троечки постепенно отпадают).
3. От любого человека можно ожидать (даже требовать) всего пару достоинств: быть приличным (здесь простое правило — ”поступает с другими так, как хотел бы чтобы с ним поступали”), быть профессионалом (дело делает уверенно и с любовью).
4. Не надо суетиться, ибо тактически ты можешь выиграть, но стратегически, скорее всего, проиграешь.
5. Не будь начальником, не будь якобы умудрённым и старым ослом, будь другом. Не думай. что ты пуп Вселенной — это точно не так, но если сумеешь быть звеном в цепи поколений и передать другим то, что вкладывали в тебя, вкладывали те, кто были до тебя, это уже очень немало.
Право, это всего пять позиций, это совсем немного, но — по правде сказать — не так легко ежедневным исполнением … И конечно, обычная средняя школа, а в моём случае это школа 19 города Казани — заложила основы почти всех этих принципов. Ну, а дальше что -- получится, не получится; будет или не будет; to be or not to be — полностью зависит от конкретного человека.
